Холодная гора. Автор: Шубкин Сергей

Плёсский домонгольский некрополь, сохранившийся до наших дней без существенных повреждений, с полным основанием можно отнести к числу редких, если не сказать уникальных, археологических комплексов Мерянии. В силу ряда обстоятельств, он на сегодняшний день оказался практически единственным источником по погребальному обряду жителей малого города восточной части Волго-Клязьминского междуречья. Памятник расположен в черте современного города, в его парковой зоне, на горе Холодной. Это - восточная оконечность исторической части Плёса, и, таким образом, к моменту ордынского разорения могильник находился непосредственно над усадьбами домонгольского посада, шедшими цепочкой вдоль берега Волги.

Холодная гора представляет собой мыс коренного правого берега между двумя открывающимися в долину реки оврагами. Границей площадки, занятой курганными насыпями, с запада и востока служат крутые склоны, а с юга - группы больших ям, оставшихся здесь, по некоторым данным, после забора глины для гончарных работ ещё в недавние времена. Непосредственно между ямами и курганными насыпями хорошо прослеживается серповидныой формы канава, идущая от одного оврага до другого. Канава имеет ширину 1,5 - 2 м и изогнута в противоположную от курганов сторону (рис.1).

Из вышесказанного два момента уже требуют осмысления. Прежде всего - само название «Холодная гора». На первый взгляд, наименование места лишено логики: Холодная гора ничуть не холоднее иных плёсских мысов («гор»). Господствующий северо-западный ветер, дующий вдоль Волги, наиболее неприятные ощущения доставляет на самой высокой горе - Соборной (это территория крепости), тогда как Холодная даже частично защищена от него соседней, Петропавловской. Так что название «Холодная», по всей видимости, очень старое, и носит не бытовой, а сакральный смысл. В нем отражаются древние, раннесредневековые представления населения Плёса о мироздании, и мы не располагаем сведениями о каких-либо иных традиционных обозначениях этого места.


Между тем, в самом факте присутствия древнего наименования нет ничего парадоксального. Регион сохранил немало языческих мерянских топонимов: Панки, Паны и тому подобное. Рассмотренный же нами термин связан, как представляется, непосредственно с некрополем как местом обитания умерших предков.

Как известно, в представлении средневековых людей мёртвые уходят в потусторонний мир, за границу земного бытия. Мир этот, в представлении многих народов, находится на севере, «на полночь». В эпосе «Калевала», например, северная страна Похъела (или Сариола), где находятся «жилища умерших», холодна, мрачна, но между тем в ней, судя по описанию, такой же климат, растительность, пища, одежда и прочее. И мрак (тьма), и холод, и север - в данном случае всё это понятия одного порядка, всё это просто указывает на потусторонний мир («Калма» того же эпоса буквально переводится как «земля смерти», «земля умерших»).

Нечто подобное, как представляется, мы видим и в названии «Холодная гора». Оно, это название, в раннесредневековом Плёсе могло просто указывать на «квартал мертвецов» или «жилища умерших», что буквально подтверждается обнаружением построек-«домов» под курганными насыпями (об этом будет подробнее сказано ниже). Как видим, сакральная зона потустороннего мира располагалась непосредственно в черте города, в качестве одного из его «кварталов», - подобно тому, как она обозначалась и в композиции составляющих частей древнего и, например, в ансамбле ритуального костюма.

«Квартал мертвецов» домонгольского Плёса четко отделялся от иных частей города визуально различимой ритуальной границей. Мы имеем в виду упомянутый серповидный ров, ограничивающий кладбище с напольной части, то есть с юга. Ров сам по себе неглубокий, до полуметра, и тем понятней, что ему придавалось чисто символическое значение. Ближайшая же цепочка курганных насыпей, возвышающихся над рвом, производит впечатление относительно высокого вала (хотя в основании курганов очень не-высокое всхолмление).


Некрополь на Холодной горе наглядно иллюстрирует известное средневековое представление о том, что потусторонний мир отделен от мира живых именно валом и рвом. В старинных заговорах пастух, желая оградить скотину от болезней (прилетавших, как известно, извне), просил «небесных заступников и покровителей» помочь ему «оборону чинить на милый скот».., возвести «вал земляной, а вокруг вала реку огненную». Схожую семантическую окраску имел и широко распространенный, вплоть до начала XX века, обычай вкруговую опахивать деревню или отдельную усадьбу с целью создания преграды от болезней (например, при появлении эпидемии на соседний территории). Ритуальными «фортификационными сооружениями» здесь служили борозда от пахотного орудия («ров») и отвал перевернутого лемехом пласта земли («вал»).

Обычай окружать кладбище рвами, а затем, с XIX века, и изгородью, был широко распространён среди русских старообрядцев. Довольно отчетливый след узкого, не более метра в ширину, рва нами был отмечен и около открытой в 2000 году, ранее не известной курганной группы в лесопарковой зоне современного г. Плёса. Кладбище располагалось на мысовом останце коренного берега, и ритуальная преграда отделяла его от мира с напольной стороны - вполне по правилам раннесредневековой фортификации и по образцу соседнего городского некрополя. Наконец, нельзя не отметить и следы изгороди, которая отделяла раннесредневековое кладбище от жилой застройки в еще одном малом городе Древней Руси - Ярополче Залесском, о чем пишет М.В.Седова.

Далее приведём необходимые характеристики курганных насыпей. Они все занимают подтреугольной формы площадку длиной 130 м (с севера на юг) и с максимальным расширением до 48 м в ее южной, залесенной части. В целом расположение насыпей можно назвать компактным, скученным. Ни одна из них не расположена в стороне от основного массива. Общая площадь городского некрополя составляла примерно 4,5 тыс. кв. м.

Сами курганные насыпи в высоту были не больше метра (обычно от 0,2 до 0,6 м), диаметром от 2 до 6 м, но чаще всего в плане не круглые, а овальные, что ниже найдёт своё объяснение. Насыпи сооружались из материковой глины (в северной части памятника) или песка (в южной части), материал брался на месте, о чем свидетельствует наличие ям. Такие ямы в большинстве своём не содержали следов возжигания огня и, следовательно, не могли представлять собой ритуальные прикурганные ровики.

Глазомерная съемка, проведенная перед раскопками, выявила 135 курганных насыпей. В сетку наших раскопов попали лишь 22, но число обнаруженных погребений оказалось неадекватно большим: 76! Они встречались как под курганами, так и - большей частью - вне их, в том числе в межкурганных пространствах и даже под всё-таки имевшимися немногочисленными на некрополе ритуальными прикурганными ровиками.

В чём причина? Нетрудно указать её, если учесть, что на обширной территории Волго-Клязьминского междуречья, к юго-востоку от Плёса, курганный обряд захоронения в средневековье и вовсе не успел привиться. Традиционный финский обычай грунтовых захоронений плавно перетёк в средневековый «посткурганный» обряд. Без какого-то пресловутого христианского влияния и с сохранением древнейших местных обрядовых признаков.

Могильные насыпи курганно-грунтового плёсского некрополя не обнаруживают в своём расположении какого-либо видимого порядка, тогда как все выявленные погребальные ямы на плане выстраиваются в ряды, пусть и не всегда ровные. В раскопе на северной оконечности памятника могилы образовали три достаточно четких ряда, вне зависимости от связи могил с курганными насыпями. И хотя почти каждой курганной насыпи всё-таки соответствовало какое-то конкретное погребение взрослого или подростка, ситуация в целом наводит на мысль о соблюдении определенного порядка в использовании некрополя и не дает сколько-нибудь веских оснований говорить о стремлении горожан к обособлению групп погребений, относящихся к разным родам.


Аналоги рядным захоронениям мы находим в более древних финских некрополях Мерянского региона. Так в Кочкинском грунтовом финском могильнике VII-VIII веков рядность могил также соблюдалась независимо от того, например, было погребение трупосожжением или трупоположением. Аналогичные правила также соблюдались и на кладбищах Белозерья начала II тысячелетия н. э.

К сожалению, ничего конкретного на этот счёт нельзя почерпнуть из материалов исследований древнерусских курганных могильников восточной части Волго-Клязьминского междуречья: несмотря на кажущееся обилие раскопанных курганных групп, ни одна из них не была исследована полной площадью, и полученная в результате таких покурганных раскопок картина взаиморасположения погребений не может считаться достоверной. Намеком на сходство служит лишь, как правило, солидарная географическая ориентировка домонгольских захоронений в регионе: головой на запад, иногда с небольшими отклонениями к юго-западу, подобно тому, что мы отмечаем и в плёсских погребениях ХИ-ХШ веков, и в ранних финских памятниках региона".

Интересны и другие черты обрядности выявленного археологического памятника. Так ярким его отличием от окрестных сельских могильников является то, что курганные насыпи последних, как правило, сопровождаются каменными выкладками у основания или своеобразным каменным «панцирем» по всей поверхности. Эта особенность региональных сельских кладбищ домонгольского времени прослеживается достаточно отчетливо, и прежде всего как раз в районе Плёса, на костромо-кинешемском отрезке Волги ( Е.А.Рябинин указывает на 40% всех документированных комплексов).

В нашем же домонгольском волостном центре применение камней при сооружении насыпей отмечается лишь в единичных случаях. В трёх случаях единичный крупный камень-валун присутствовал в основании кургана, с южной или северной стороны. Ещё в двух небольшие валуны представляли собой хаотичное скопление в западной или восточной поле насыпи. Таким образом, никаких рядов или сплошных каменных выкладок, в отличие от сельских захоронений, малый город не предъявляет. Он очевидно демонстрирует лишь некие ритуальные остатки того, что сохранилось в местной более консервативной сельской похоронной практике даже спустя десятилетия, уже после ордынского нашествия.

Нельзя сказать, что ритуальная роль камней в провинциальной городской погребальной обрядности совсем или почти сведена на нет. Не позволяют факты. В одном из захоронений два крупных валуна отмечены в могильной яме прямо над головой погребенного, и это согласуется с хорошо известной финской (в частности, мерянской и марийской) традицией: голову покойника придавливать большими камнями (видимо, чтобы не вставал из могилы). Подобные случаи отмечены и в районе Плёса (Выгловский курганный могильник, в 2 км к западу от города), и, например, около г. Васильсурска.

Не обойдём вниманием, в связи с этим, и другое погребение, где заполнением могильной ямы служила глина вперемешку с валунами, что живо напоминает ритуальную засыпку в исследованном нами плёсском городском святилище. Такие обрядовые вариации, вероятно, отражают вариативность ритуальных действий (в зависимости от конкретного случая, возможно, от обстоятельств смерти) - естественно, при условии сохранения ясных представлений о ритуальной роли того или иного предмета или действия.

Упомянутые же случаи из плёсского некрополя, на наш взгляд, иллюстрируют стремление понадежней «запереть» покойника под землей магическими средствами и обезопасить от него, тем самым, мир живых, как это делали многие народы средневековой Европы". Всё выявленное разнообразие подобных магических средств, применявшихся в домонгольском малом городе, нам предстоит рассмотреть.


При раскопках некрополя на Холодной горе исследовались не отдельные его курганы, а целые участки, включавшие, как уже сказано выше, межкурганные пространства. Применение этой сравнительно новой методики принесло свои плоды: одним из самых интересных открытий на Холодной горе стало обнаружение следов нескольких, порой выходивших своими контурами за пределы насыпей, деревянных конструкций. К ним, очевидно, вполне применимо известное археологам выражение: «домики мертвых». Они действительно представляли собой миниатюрные срубные постройки, которые предназначались для «жизни» умерших в потустороннем мире. В рассматриваемом регионе подобные сооружения ранее уже прослеживались, однако только в сельских мерянских некрополях (Рыжково, Алешково, Пурово, Коряково).

Устройство «домика», или голбца, можно восстановить, опираясь на остатки одного из захоронений в южной, более поздней части некрополя (нач. XIII в.).

Сруб в один венец имел прямоугольный контур и размеры 3,8 х 2,5 м. Он был ориентирован своими длинными сторонами с северо-востока на юго-запад. Брёвна венца были положены в канавки, вырытые в материковом грунте, а точнее, образовавшиеся после снятия полос дёрна (с частичным захватом материкового слоя) по контуру будущего сооружения, как это делалось финским населением еще в VII в. н.э.

Этот традиционный строительный прием сохранился и в домонгольском Плёсе, что отчетливо прослеживается не только в некрополе, но также и на посаде, и в крепости. Внутри контура сруба, над слоем древнего погребенного дёрна, был прослежен тёмный гумусированный слой с угольками. В таком виде сохранились остатки пола и крыши сооружения; раздельно, двумя слоями, они просели в могильную яму. Вход в домик осуществлялся, по всей видимости, с западной стороны, на что указывает отсутствие следа западной (точнее, юго-западной) стенки.

Дополнить реконструкцию первоначального облика построй-ки помог и ее поперечный разрез, проведенный через курганную насыпь. Он отчетливо показывал, что основой сооружения был сруб всего в один венец, а на него опирался и пол, перекрывав¬ший засыпанную могильную яму, и конусообразная крыша.

Исследование структуры курганных насыпей показывает так-же, что в ходе погребального ритуала каждая деревянная постройка-голбец в течение какого-то очень непродолжительного времени находилась в горящем состоянии. Горение прекращалось, судя по всему, оттого, что постройку забрасывали землей. Это мог быть грунт из прикурганных ям, которые, как уже сказано выше, не всегда содержат признаки использования их в качестве поминальных объектов (ритуальных ровиков). Но возможно также и то, что для погребения постройки использовались пласты дёрна. В стратиграфическом разрезе вышеупомянутого погребения с голбцом отчетливо прослеживалось, что погребённый дёрн сохранился имен¬но внутри контура сруба, тогда как за его пределами он оказался срезан; вероятнее всего, он пошел на сооружение курганной насыпи. Семантически такие действия вполне объяснимы, ведь погребенный оставался «жить» в потустороннем мире, а что, как не дёрн, отделяет наш мир от мира подземного?

Что же касается поджигания постройки, то, во-первых, в традиционном погребальном обряде многих народов мира огонь рассматривается как непреодолимая преграда между миром «нашим» и потусторонним. Во-вторых, огонь служит способом перенесения погребаемого из мира в мир. Здесь достаточно вспомнить обряд кремации как один из самых распространенных в мире в прошлом и не исчезнувший до нынешних времен. Вполне логичным в данном контексте выглядит и кратковременное горение голбцов на Холодной горе. Раскопки показывают, что «домики» поджигали отнюдь не для того, чтобы сжечь, а только чтобы обозначить перенесение их, вместе с погребаемым, в потусторонний мир.

Курган оказывался насыпанным не над пепелищем, а над обугленным, но целым сооружением (ещё бы: ведь умершему в нем предстояло «жить» на том свете!). Огонь также не должен был позволять умершему «вставать».