Говорят, странные люди украшают мир, хотя на самом деле они мир пугают. Ну, что тут сказать, если обыватель не любит нарушения привычного порядка вещей и всегда настораживается в случае, если отдельный член общества ведет себя не так, как положено в “приличном обществе”...
Но чудаки - народ тертый и мало кто из них ждет понимания и признания при жизни (хотя и страдают от этого). Они работают на будущее, и, что замечательно все чудаки будущее это представляют светлым.
Ефим Васильевич Честняков дождался признания через 25 лет после своего ухода из этой жизни (умер он в 1961 году в деревеньке Шаблово, в которой, собственно, и родился, в возрасте 86 лет). Когда племянница Ефима вскоре после его кончины пришла в музей райцентра Кологрив, близ которого расположилась деревня Шаблово, и сказала, что в овине осталось много картин, глиняных скульптур и какие-то записи, ее, мягко говоря, послали куда подальше. Потом в обществе что-то стряслось и в 70-х по русской глубинке стали колесить т.н. ценители искусства, которые разыскивали - известное дело - иконы, и параллельно открывали новые имена. Дошло дело и до картин Честнякова. Лично я, весьма далекий от искусства человек, когда увидел несколько лет назад в Кологривском музее эти картины, знаете, что воскликнул? “Боже, да это же гений!..”
Кологрив для впервые прибывшего в него путника открывается как-то сразу и полностью. Не знаю уж - то ли флюиды какие-то витают в здешнем воздухе, то ли умиротворенный вид никуда не спешащих горожан успокаивает суетливую душу - но всякий раз приезжая сюда, я чувствую, что попал в свое детство.
За последние годы из Честнякова сделали культ, причем, работали на этот культ вовсе не чиновники, а самые что ни на есть простые люди - дети и внуки тех, кто над ним смеялся. За его могилой ухаживают: на деревянном кресте повязан чистый плат, а на холмик поставлена стеклянная банка, внутри которой горит свеча. Правда, спутница моя, регент городской церкви Елена Ярыгина почему-то обмолвилась, что Ефим завещал, чтобы его похоронили возле родного Шаблово, но спроводили его-таки на общее кладбище, правда, несли на руках несколько километров; одно это уже подтверждает то, что множество людей почитали и при жизни. Вообще Ефима считали провидцем, даже часто приходили за советом, а уж после смерти - так вообще стали относиться, как к святому - вплоть до того, что вода из ключика (его так и назвали “Ефимовым”), под Шаблово, почитается как святая.
Но более всего в почитании Честнякова преуспели... нет, не темные крестьяне, а интеллигентные последователи Агни-йоги, т.н. “рериховцы”. Против этих людей я ничего не имею, но логика их рассуждения весьма своеобразна. Рядом с деревней есть холм, называемый Шабала (от него и произошло название деревни), так вот, рериховцы заключили, что гора эта - и есть та самая таинственная Шамбала, страна мудрецов, достигших физического и духовного совершенства.
До Шаблово мы пробрались с трудом: дорогу за зиму, видимо, чистили только один раз, и шли мы, проваливаясь по колено в снегу. Сказать по правде, нам просто хотелось посмотреть на деревню, но вид ее мог опечалить даже такого “тертого калача”, как автор. Это была мертвая деревня. Пустые глазницы окон и покосившиеся срубы не навевали добрых мыслей, но моя спутница знала: где-то на окраине деревни все же живут люди. И не просто люди, а приемная семья, взявшая на воспитание несколько детишек-сирот. Перед самой деревней жалкий намек на дорогу окончательно затерялся в сугробах. Дальше можно было продвигаться только проваливаясь по пояс в снегу. Как пройти к Ефимову ключику, мы не знали, а спросить было не у кого. Мы повернули назад.
Но я особенно не расстраивался. Во-первых, мне говорили, что приемные родители аккурат принадлежат к течению “рериховцев”, во-вторых же Елена обещала меня познакомить меня с человеком, который... продолжает дело жизни Ефима Честнякова, а именно, строит Город Всеобщего Благоденствия.
Разговариваем мы с Татьяной Большаковой в Доме детского творчества. Электричества нет и здесь (хотя, говорят, это произошло случайно: пьяный водитель врезался в столб, в результате чего во тьму погрузились не только кологривские улицы, но и обиталища честных граждан). Чувствую, ей немного стыдно за свой город и даже досадно, но для меня лично такое общение, при свече, заключает в себе какую-то тайну, недосказанность (точнее, недовидимость). Стены коридора украшают фрески по мотивам честняковских картин и в том, что свеча будто выхватывает из пространства фрагменты изображения, есть своя прелесть. Вот детское личико, наивно вглядывающееся тебе в.. душу, вот ангел, стремящийся куда-то ввысь, вот громадное яблоко на тележке, которую везут сразу несколько человек... Все это появляется на миг и снова проваливается в небытие.
Я ничего не знаю про Город Всеобщего Благоденствия и собираюсь спросить о его смысле у Татьяны. У Честнякова есть картина под таким названием, она большая, с немалым количеством персонажей, там убогие деревенские избы перемешаны с фантастическими дворцами, дети, старики, мужики среди этой эклектики сплошь пребывают в задумчивом и даже каком-то растерянном состоянии, к тому же во всей обстановке чувствуется... ожидание.
- ...Вы про Город Всеобщего Благоденствия хотели узнать. Вам чье представление об этом городе интересно, Ефимово или мое?
- (Автор) Оба, конечно.
- Ну, сейчас, я схожу за книгой... - Татьяна уходит в темноту и возвращается со сборником стихов Честнякова. Смотрю на обложку: черт побери, и здесь “рериховцы” преуспели! Книга издана рериховским центром... - Почти все эти стихи ходили в списках, их старухи хранили, как духовные... Так, - Татьяна листает страницы и даже при свече видно, что напечатана книга на хорошей бумаге, - ага, вот: “...и благостный культурный труд создал нам счастье и уют, праздник чувства и ума, у нас летучие дома, и висячие сады, в радость старым, молодым, нет злых хозяев, и нет слуг, и лишь гармония вокруг...” У него этот город был не только на холсте, он его и в глине сделал, как он говорил, в “глинянках”. В глиняном Городе Всеобщего Благоденствия было восемьсот персонажей, а сохранились единицы. Когда в музей картины и “глинянки” брать отказались, в овин стали залезать местные мальчишки и стали растаскивать - сначала “глинянки”, а потом и картины. Теперь те, у кого картины хранятся, утверждают, что их Ефим им подарил, а на самом деле он дарил свои работы очень редко...
- (Автор) Насколько мне дано понять, Татьяна, Ефим творил “Утопию”...
- Не совсем. Вот, из него образ святого создали, а я с этим не согласна. Я много думала: кем он был? Прежде всего, я думаю, он был порядочным человеком, честным, умным, бескорыстным, а такие люди всегда считаются чудаками. Все вокруг были безграмотными, а тут человек вернулся из Петербурга, книжки читает, какие-то идеи у него (он ведь даже в демонстрациях участвовал, в 1905-м, и ему, говорят, там ему даже голову пробили...), он привез с собой фотоаппарат, это для деревни, в которой даже школы не было, считалось чем-то запредельным. Ефим увидел нищету, и стал строить свою программу, ведь какая у него была идея: учредить “коллегию искусств”.
- (Автор) Хорошо, давайте обратимся к вашему пониманию “Города”...
- Шумиха, которую стали поднимать вокруг Честнякова, началась не так и давно. У нас не могут без лозунгов; коммунизм отменили - за Честнякова схватились... Люди зачастую и не пытались разобраться, кто он такой. Я, еще когда работала в детском приюте воспитателем, сходила в музей и посмотрела картины. Мне больно не понравилось. Съездила в Кострому (там его главные работы собраны), и подумала: “какая чепуха...” Читали с детьми сказки его, и думала: “Господи, язык-то какой корявый, и главное: ни начала - ни конца!” Шли годы. И стали мы с детьми лепить из глины всякие игрушки; дай, думаю, попробую такие же вылепить, как у Честнякова... и тут стало мне все понятно! И картины поняла, и “глинянки” его: он светлое будущее решил строить не со взрослыми, а с детьми! Взрослых уже не переучить, а как детей учить, если они безграмотны? Вот, он для них и сочинял эти сказочки. И я сейчас так пытаюсь делать; Представьте: человек от всего в жизни отказался, и ведь над ним в деревне смеялись! Крестьянин не мог быть неженат, если холостой - значит, ненормальный, а ведь он был красивым, образованным... и мне стало так обидно; он всю жизнь положил на это, он создал маленький театрик, маленькую галерею, а его не понимали, а потом, в советское время чиновники надменно бросали: “Примитив...” Вот, представьте себе, прибегут к нему в домик детишки, он играл им на гармошке, на дудочках, которые сам делал, и учил их. Игрой. Вы же обратили внимание, что на картине в его Город Всеобщего Благоденствия входят дети?
- (Автор) И что же делаете вы?
- У нас театр глиняной игрушки, и назвали мы его “Ефимов ключик”. Вообще-то я не слишком люблю разговоры про какие-то идеи, есть дети, сорок человек (они у нас занимаются), которых надо учить. А идеями занимаются те, у кого времени много свободного...
Мы договорились, что на следующий день поговорим с самими детьми, юными актерами театра. Среди них, кстати, есть и сын Татьяны.
...В назначенный час дети пришли и заметно было, что общение доставляет им удовольствие. Вначале они показали фрагмент одного из своих спектаклей “Иванушко”, по сказке Честнякова. Зрелище, скажем так, необычное. На небольшой сцене, напоминающей рождественский вертеп, выставлена жанровая композиция из “глинянок” (их дети сами делают). Артисты располагаются вокруг и озвучивают действо. Получается интересный эффект: вроде бы, в “вертепе” выставлены недвижимые фигурки, но через несколько минут кажется, что они... живые! Кстати, в одном только спектакле участвует почти сотня фигурок и сменяется 13 декораций.
После представления я сначала поинтересовался, кем, по их мнению, был Честняков. Ответы были разными.
- (Вадик Шибарев) Это мыслитель. Он создавал свой чудесный мир, где двери без замков, все мирно живут, друг друга знают, уважают, а моя бабушка его, кстати, знала, она рассказывала, как Ефим к ним в деревню приезжал и показывал им сказки.
- (Юля Готовцева) А мой дедушка рассказывал, что у Ефима была тележка, на которой он возил игрушки и показывал спектакли, рассказывал сказки. И дети собирались, и взрослые, но некоторые взрослые считали его дурачком. Мой дедушка тогда был очень маленький, но он помнит такой случай. Два мальчика решили: “Давай, зайдем к дурачку Ефиму, может, он что нам предскажет!” Они к нему зашли - а он прямо с порога: “Раз вы меня считаете за дурачка, я предсказывать не буду!” А ведь он не должен был знать...
- (Ира Иванова) Да, он предсказывал судьбы, лечил болезни...
- (Автор) Это правда?
- Есть много очевидцев.
- (Автор) А что это за Город Всеобщего Благоденствия, который он придумал?
- (Аня Шкарбан) Ефим Васильевич мечтал, чтобы все были счастливы, чтобы в этом городе была радость, доброта...
- (Автор) Ну, а Кологрив может стать таким городом?
- Конечно. Нужно только, чтобы люди стали добрее друг к другу, чтобы все было красиво, а то на дорогах такое...
- (Юра Большаков) И еще надо чтобы люди были щедрее, честнее. И чтобы мусора не было.
- (Автор) Ну, тогда надо просто встать - и пойти собирать мусор...
- (Вадик) Ха! Да через пять минут столько же будет!
- (Татьяна Юрьевна) Вы наших ребят не знаете. Эти запросто встанут - и пойдут!
- (Вадик) Мы пока слишком далеки от того, о чем Ефим мечтал. К этому очень долго надо идти...
- (Автор) Сколько?
- Не год, не два... Думаю, лет десять.
- (Юля) А я думаю, больше ста лет.
- (Автор) Но... для чего вообще нужен этот самый Город Благоденствия?
- (Юля) Чтоб люди поняли: есть красота на земле! И бедных не будет...
Все это, наверное, утопия. Но вдруг у них, кологривских детей, получится с Городом Всеобщего Благоденствия? А там и до Страны Всеобщего Благоденствия недалеко.
Кстати: образ, созданный детьми не напоминает ли вам какой-нибудь заштатный городишко, например, в Швейцарии?
Автор текста и фото: Геннадий Михеев |