Две мерянские деревеньки рядом — Балдино и Мундырь. Населения на обе — 60 душ. Вокруг заросшие бурьяном поля, у горизонта — лес. Летом, в зелени, картина отрадная. Зимой — пустыня. И как-то я понимаю Андрея Оськина, деревенского скульптора: среди унылых равнин хочется чего-то выпуклого, нарушающего однообразие пространства.
Он живет в деревне Мундырь, когда-то славящейся дородностью и зажиточностью людей. Мундырь — самая старая деревня в округе, а по убеждению Андрея люди не стали бы селиться на скудных землях.
Мундырь в переводе с мерянского - далёкое, дальнее. Рядом еще несколько старинных мерянских названий: Поназырево - "поназырь" - "толстово", Люптюг, Шохорда, Сандаки - "санд" - "красное", Илики - "иле" - "жилое", Какшино - имя "Ко(а)кша", Якшанга - "якшенка" — "стройный, высокий".
Бабушка Андрея Мария Яковлевна рассказывала, что у людей были амбары, большие дворы. А жили хорошо потому, что много работали. Подкосила война: лишь в один двор из пяти вернулся хозяин. Кстати, как говорила бабушка, название деревни произошло от слова “мундир”, переделанного на крестьянский лад. Петр Великий когда-то проезжал по Сибирскому тракту (он проходил в нескольких верстах от Мундыря) и подарил здешнему жителю, по видимому, изношенную часть своего одеяния.
В Мундыре две трети домов безлюдны. Одну из изб под скульптурную мастерскую занял Андрей. Там у него мольберт, софиты, запас глины. В Мундыре есть ферма, в которой тридцать голов дойного стада. Как говорят, скотину общественную держат только для того, чтобы окончательно хозяйство не загнулось. Как не смешно, ферма — завидное преимуществ Мундыря: в окрестных селения не осталось и такой роскоши.
Две коровы, два теленка семьи Оськиных — самое крепкое хозяйство в деревне. Детей у Петра Дмитриевича и Галины Александровны Оськиных трое. Андрей — старший, ему 28. Младшему брату Ивану 17лет, сестра Елена чуть старше. Аккурат на днях приехала. Из Костромы. Учится она там в техникуме на строителя. Смотрит вокруг себя с какой-то тайной ухмылкой, снисходительно. Видно, надышалась городского воздуха и одурманил он ее. Деревня для нее — недоразумение, считай, темная часть биографии. Да и логика проста: “Зачем возвращаться туда, где лет пятнадцать уже ничего не строят, а только растаскивают на дрова?”
Особенно ей непонятен и даже страшен Андрюха. Но говорит ей брат, что любит землю, природу. А статуи эти для чего ему? Зачем выделяется? А для Андрея скульптура — вторая жизнь. А, может быть, и первая.
Он хотел куда-нибудь поступить после школы, ведь он лепил что-то из пластилина и глины, сколько себя помнит. Но отец уехал в очередное свое плавание и на Леше осталось хозяйство, младшие брат и сестра. Отец — моряк, он часто и надолго пропадает. Однажды брал на Дальний Восток жену, и так получилось, что родился Андрей в городе Находке. Ну, что делать: душа отцова морская, любящая вольные ветры. Андрей другой. Он любит основательность, созерцание.
До армии он успел поучиться в ПТУ на мастера — резчика, но специальность из-за того, что уволились преподаватели, закрыли. Когда вернулся из армии (Андрей служил на границе), совхозу уже никто не был нужен. Пошел работать в зону, которая возле ближайшей от Мундыря станции Поназырево, охранником. Вот ведь судьба: в армии границу охранял, на гражданке пришлось охранять зеков (и там, и там ему довелось стоять на вышке). Работа охранника неплохая, ведь после смены остается время на хозяйство и на творчество. Но через три года вышел конфликт: поступил он на юрфак, а начальство настояло: “Или ты на вышке, или в институте. Выбирай…” Алексей не жалеет об этом, говорит: “Ну, какой из меня юрист?..” У него другая любовь: лепка. Его “библия” и одновременно настольная книга так и называется: “Лепка”. Написал ее великий скульптор Лантери и Алексей считает великой удачей, что книга эта попала к нему. Края страниц у книги засалены, обложка потерлась, а он все читает, читает…
После зоны Андрей трудился у одного предпринимателя на лесоповале, сучкорубом. Там был обман, хозяин всегда недоплачивал, и Андрей ушел на “шабашку”, то есть на случайные заработки. И лишь недавно он нашел место в райцентре, в пожарной охране. Режим работы — сутки через трое — позволяет уделять время и земле, и все той же “шабашке”, и творчеству.
Себя он не считает скульптором. Оправдывается:
- Я сейчас из себя ничего не представляю. Это просто мое увлечение. Художник — особое состояние, когда умеешь свою душу показывать. Я начинал в дереве работать; познакомился с хорошим мастером-резчиком из города Шарья, Масленниковым Николаем. Понаблюдал — и понял, что он под структуру дерева подлаживается. Для меня это — не то, мне свободы выражения хочется. Пробовал рисовать, но мне не хватало объема. Вроде рисуешь лицо, но так и тянет обе руки задействовать, чтобы форму чувствовать. Оттого и пришел к глине, к гипсу. Но пока у меня не то получается. Не то…
Лепит Андрей в основном односельчан. Толика Юркова, Володю Старостина, брата, сестру, маму. Сейчас работает с Витькой Голубевым. Витька — один из Андреевых “подопечных”. Он с братом почти ровесник, оба готовятся в армию пойти и для Андрея эти парни как дети. И Ваньку он с младенчества растил, и Витька ему не чужой. Парень живет с бабушкой и сестричкой Анькой, потому что мама их погибла, а отец пропал. Вместе — Андрей, Ванька и Витька — “калымят”: доски грузят на пилорамах, строят, срубы рубят (это уже в сообществе с отцом). И сенокос у них вместе, и картошка. Пчелами занялись, перенимают бесценный опыт пчеловодства Толи Юркова, опытного пасечника.
Сейчас у “мундырской тройки” появилась цель: заработать денег, купить подержанный трактор и начать серьезно обрабатывать землю. С целью прибыли, а не для удовлетворения потребностей натурального хозяйства. Андрей считает так:
- Нам, конечно, не повезло, что мы молодые. Когда в совхозе все “раздербанивали”, я юношей был, технику не смог взять. Но если у нас получится — будем развивать у себя сельское хозяйство: скотину расплодим, пасеку увеличим, целину распашем. Я вот что думаю: с работы могут нас уволить, а с земли никто не уволит!.
Андрей много экспериментирует с разными культурами. Картошку он сажал на разных почвах и нашел, что на смешанных почвах картошка лучше растет, чем на глиноземе или на песке. В заветных местах (а земли сейчас свободной хоть отбавляй) он получает с ведра картошки пятнадцать, а то и двадцать ведер. Он уверен в том, что именно сейчас, когда деревня северная нарушена основательно, настало время крестьянина, только крестьянина думающего:
- Кушать-то все хотят, а производителей почти не осталось — разбежались по городам или спились. Здесь, когда был совхоз, думали, что пусть все будет так, как есть, не искали новых путей. А деревню можно поднять. Нужно только, чтобы отношение людей изменилось. Чтобы не потребительская точка зрения была во главе угла, а… душа. Земля без нашей души благодать свою дарить не будет. Но нужно частное хозяйство. Свое. И будет тогда сила, чтобы вставать до рассвета и ложиться поздно!
…Конечно Андрей — идеалист. Но он — счастливый идеалист, так как рос уже после советской власти, не знал рабской философии. Жаль только, его крестьянские стремления приходят в противоречие со страстью к скульптуре
- В городе скульптурой лучше заниматься, потому что с натурой проще. Да, я здесь могу лепить коров, лошадей, кошек. Деревенских наших людей лепить могу. А вот тело человеческое… Здесь у нас в деревне менталитет какой: начнешь натурой обнаженной заниматься — сразу разговоры всякие начнутся. Четыреста мышц человека, больше трехсот костей — где все это изучить? Я даже одно время думал поступать в медицинский институт — только для того, чтобы анатомию изучить. Но это так, в порядке бреда… В материальном плане, конечно, в деревне хуже, да и с информацией плохо (ну, где ж мне про скульптурное искусство новости узнать!). Но — душа… Друзья. Природа…Приезжают сюда товарищи, из тех, кто в городе осел. При машинах, при деньгах, говорят: “Вот, у тебя в твоей деревни ни кола, ни двора. Дурень…” Если бы я выпивал, я бы пропустил мимо ушей. А здесь… Вообще-то и кол и двор у нас есть. И проживем мы своим хозяйством при любой власти — не случайно в годины войн людей деревня спасает! А все же обидно. За брата Ваньку обидно, за Витьку Голубева. Они чистые, честные пацаны. И землю любят побольше меня!..
…Вообще-то, если рассудить, Андрей Оськин, “скульптор от сохи”, живет в согласии с собой и миром. Разве только страдает от того, что его увлечение никому в деревне не нужно. Но разве не такова участь всех художников? Но с другой стороны, у каждого художника планида своя. Как впрочем и у каждого крестьянина.
Геннадий Михеев. Костромская область
|