В ряду интереснейших проблем, связанных с древней историей Ивановского края, можно выделить проблему появления оружия. Собранный на сегодняшний день археологический материал, к сожалению, явно недостаточен для полного освещения данного вопроса. При этом он позволяет выделить некоторые древнейшие формы орудий, предназначенных именно для ведения боевых действий.
Эпоха камня в регионе оставила нам многочисленные артефакты, связанные с организацией охоты и рыбной ловли, а также иные предметы быта, которые могли бы быть использованы в бою. При этом мы не имеем оснований для того, чтобы выделить какие-то формы – прежде всего орудий охоты – в качестве боевого оружия. Так, на территории региона жители времени последнего оледенения вели охоту на мамонта. В материалах известных сунгирских захоронений (возраст их 29 тысяч лет) впечатляют изготовленные из бивня мамонта длинные цельные и прямые (!) копья. Нас, разумеется, не может не восхитить умение выпрямлять бивень гиганта, однако гений далёкого предка был направлен в первую очередь на решение проблемы добычи пропитания, и, вероятно, только таким хорошо заострённым и при этом прочным орудием можно было пробить толстую шкуру животного.
С добычей пищи, безусловно, оказалось связано и появление лука со стрелами. Его изобретение, а также развитие техники обработки кремня значительно увеличили ассортимент орудий охоты на зверя, птицу и рыбу (а в каких-то особых случаях и на человека). В эпоху мезолита-неолита в охотничий арсенал вошли копья и стрелы с наконечниками, клевцы, бумеранги, гарпуны, более совершенные, чем в палеолите, кинжалы, каменные топоры и палицы.
Нельзя сказать, что и наступление эпохи бронзы сколько-нибудь существенно поколебало абсолютный приоритет орудий из дерева, кости и камня. Правда, с потеплением и появлением в регионе кочевников-скотоводов (представителей фатьяновской археологической культуры) массовым новшеством стали каменные шлифованные сверлёные топоры . Их часто называют «боевыми», поскольку находят обычно в погребениях мужчин; известны и погребения со следами нанесения ран таким оружием. Безусловно, развитие скотоводства увеличило риски военных столкновений; делёж пастбищ и возможность захвата чужого скота действительно множили количество такого рода конфликтов, что неминуемо вело к появлению наиболее пригодных для ведения боевых действий форм орудий. При этом, вероятно, сверлёный топор оставался прежде всего хозяйственным топором и чаще всего использовался для работ в мирное время; по некоторым сведениям (трасологические исследования шлифованного корпуса), таким орудием часто рубили сучья, возможно, в процессе заготовки веточного корма для скота.
С очередным похолоданием и исчезновением участков лесостепи, с уходом кочевников, скотоводство стало домашним, осёдлым, что не привело к исчезновению поводов для боевых конфликтов. Наоборот: именно риск нападений привёл к началу строительства укреплённых поселений. Здесь, за бревенчатыми стенами, сохраняли не только общинное стадо, но и урожай (земледелие в нашем крае фиксируется с сер. I тыс. до н.э.), и запасы пушнины, необходимой для приобретения цветных металлов; высокой ценностью обладали и первые изделия из железа.
На исследованном нами Алабужском (Пеньковском) городище вблизи Плёса археологические раскопки выявили отчётливые следы военных столкновений. Объектом нападений становился общинный «длинный дом» - многосекционный бревенчатый барак у восточного края крепости, со стороны наименее глубокого оврага. Дом служил одновременно и жильём, и местом хранения всевозможных запасов, и крепостной стеной. Он несколько раз горел и вновь отстраивался, а в слоях пожарищ оставались свидетельства нападений – сломанные наконечники стрел. Среди них пара железных, «скифского типа», ориентировочно IV в. до н.э., и около десятка костяных. Все они пригодны для боя, но все, строго говоря, охотничьи. Кроме одного. Отличительную особенность имел один из костяных наконечников, судя по внешнему виду, сломанный от удара и сильно пострадавший от огня. В нём было наискосок просверлено узкое сквозное отверстие (рис. 2). При полёте такая стрела издавала резкий свист. Дичь на охоте она бы распугала. А вот при внезапном военном нападении свистящие стрелы могли оказать сильное психологическое воздействие, особенно на людей слабых и впечатлительных (женщин, детей). Подобным способом, используя специфическое оружие, нападающие могли поднять панику, затруднить организацию защиты и облегчить себе задачу проникновения в крепость.
Благодаря городкам, где можно укрыть стадо, в I тыс. н.э. стало динамично развиваться скотоводство – как лесное, так и луговое, в долинах рек. А следовательно, появилась необходимость защищать общинный скот также и во время выпаса. Возросла роль коня. Как и у степных народов (связи со степью особенно усилились в эпоху великого переселения народов), в лесной зоне появляются конные пастухи-воины, охранявшие стада и табуны от хищников и грабителей. Археологические материалы нашего региона свидетельствуют о присутствии среди мужчин таких вооружённых конных пастухов как минимум в VII веке н.э. (Кочкинский могильник, Алабужское городище), и даже, возможно, в первой половине I тыс. н.э. (Большое Давыдовское 2) .
В мужских погребениях региона (Кочкино, Холуй, Хотимль) и на таких же памятниках близлежащих территорий, как правило, встречаются пара наконечников копий и обычно двух видов: с шипами и без шипов . Копьё с двушипным наконечником в бою стало бы одноразовым, на одного врага – следовательно, оно не боевое. Назначение его было иным: способ охоты с таким копьём предусматривал, что наконечник за счёт шипов застревал в ране животного, бередил её и не давал остановиться крови. То есть: охотник метал копьё, поражал животное и затем преследовал его до тех пор, пока жертва (например, лось) не истечёт кровью и не ляжет. Второй наконечник, без шипов, тоже, скорее всего, имел бытовое применение, и лишь при необходимости использовался в качестве оружия. Даже если такое достаточно сложное в изготовлении и дорогое изделие было относительно небольших размеров, оно не предназначалось для потенциально одноразового боевого дротика. Зато конный пастух, вооружённый длинной пикой с подобным наконечником, имел возможность догнать и поразить с коня угрожавшего стаду хищника (волка) или – в случае охоты – добычу (кабана).
В упомянутых мужских захоронениях именно оружием являлся меч (чаще однолезвийный). Железные мечи в наш регион попали, скорее всего, из степей, от кочевников или вместе с кочевниками, вынужденными покидать места былого обитания под напором более сильных пришельцев. Известным примером являются кутригурские племена, наследники Великой Болгарии, которые переселились на Волгу и Каму и основали, вместе с коренным (финским) населением, государство Волжская Булгария. Вынужденные переселенцы – как правило, имевшие больше возможностей для дальних переходов представители родовой знати (где мужчины были хорошо обученными профессиональными воинами) – в новых землях, вероятно, вступали в особого рода договорные отношения с местными родами. Они могли выполнять те же функции, что и наёмники-викинги в более поздние века на Руси и в других частях Европы. Их боевой опыт и виды вооружения перенимались жителями финского лесного мира, в особенности местной родовой знатью.
Убедительные примеры даёт малый город Плёс эпохи вхождения волжско-финской провинции в орбиту древнерусской государственности. На территории крепости в археологическом комплексе домонгольского времени найдены вещи, связанные с дружинной культурой. Среди них – топор, предназначенный не для хозяйственных работ, а для боя (рис. 1). Он имел солидную «бороду», которая упиралась в рукоять и дополнительно крепилась к ней. Эта редкая форма оружия, надо полагать, была своего рода прототипом бердыша. Что же касается аналогов, то «длиннобородые» топоры мы найдём в древностях Волжской Булгарии, с которой, как показывают всё новые и новые материалы раскопок, у жителей города были самые тесные культурные и торговые связи.
Связи эти особенно отчётливо просматриваются в разнообразных посадских археологических материалах . И в этой связи весьма показательна находка остатков однолезвийного меча в одной из усадеб с улицы ювелиров домонгольского Плёса. Обращает на себя внимание гарда, которая всё-таки более характерна не для меча, а для сабли того времени (рис. 6). Но подобное сочетание, вероятно, было вполне допустимым в представлении мужчины, для которого оружие не было статусным. Просто мастер-ювелир, как и любой мужчина-горожанин, в случае военной опасности должен был выходить на защиту города, и меч – любой – в этом случае всегда являлся достаточно надёжным оружием. Не случайно эта простейшая форма – «удлинённый нож», палаш, - привилась и стала популярным «народным» оружием как на Руси, так и в Западной Европе. Часто предпочиталась она и военными. Палаш дожил на вооружении в российской царской армии до 1917 года. Палаш же был найден в Ярославле вместе с останками погибших во время ордынского штурма 1238 года .
В ходе раскопок на домонгольском посаде и в крепости неоднократно были встречены бронебойные наконечники стрел. Они не относятся к категории охотничьих, их применяли как боевые, для поражения воинов, облачённых в доспех. Особенно часто утолщённые наконечники попадались в слоях развитого средневековья. Можно констатировать тот факт, что в XV-XVI веках наконечники для боя изготавливались вообще чуть более утолщённые и с хорошим упором у черешка (рис. 4,5). Но были и особые, своего рода наконечники-пули, тяжелые и хорошо подходящие для короткой стрелы арбалета. Одна из таких найдена на месте дозорной башни Плёса (рис. 3). Тут впору вспомнить эпизод из истории, когда к Москве в 1382 году подошло войско Тохтамыша, и один из защитников, торговец тканью Адам метким выстрелом из арбалета пробил доспех и поразил в сердце татарского военачальника, который подъехал к крепостной стене слишком близко. В плёсском варианте, вероятно, стрела прилетела со стороны нападающих, глубоко вонзилась в стену башни, и наконечник не был извлечён из бревна.
Из других видов оружия раннего средневековья следует отметить топорок – особую форму, предназначенную не для мирных работ, а для убийства людей. Топорки имели длинную рукоять и узкое лезвие. Такое сочетание позволяло молниеносно наносить удар в уязвимую точку и даже прорубать кольчугу. В раннем средневековье топорки были связаны с дружинной культурой, а в XVII столетии использовались даже для грабежа на большой дороге, наряду с кистенями .
Известные из древнерусской литературы ножи-«засопожники» вероятно, могут быть проиллюстрированы находками также с территории плёсского посада и крепости. На месте проживания ратников раннего средневековья, в одной из клетей крепостной стены, нами был найден, наряду с воинскими принадлежностями и обычным хозяйственным ножом, нож удлинённой формы (12 см плюс черенок), который мог бы быть отнесён к кинжалам (рис. 13). Ещё как минимум четыре таких боевых ножа, с длиной клинка 13-16 см, происходят с территории домонгольского посада (найден кинжал и в Кочкинском могильнике). Самый же крупный, с длиной клинка в 20 см, обнаружен в слоях XV - 1 пол. XVI вв. плёсской цитадели (рис. 11). Он имел костяную рукоять со следами неоднократного ремонта и сильно сточенное лезвие, что вряд ли позволяло использовать его в качестве рубящего оружия (скрамасакса).
Не исключено, правда, что боевые ножи могли применяться и во время охоты – равно как и боевые копья различных форм, от тяжёлых рогатин до метательных дротиков. Наконечники последних также найдены в крепости и на посаде. Форма их максимально упрощенная и удешевленная. Это, по сути, увеличенные в размерах наконечники стрел, с черешком, а не с втулкой. В бою это оружие было невозвратным, одноразового использования.
Впечатляющими и загадочными находками на территории проживания воинов XIV - 1 пол. XVI вв. стали утолщенные и закруглённые на концах железные стержни с черешками, как у стрел (рис. 12). Мы склонны считать их шипами для палиц – боевых дубин, больше известных по западноевропейским иллюстрациям. Из русских же источников можно вспомнить былины из сборника Кирши Данилова, где упоминаются тяжёлые вязовые дубины, налитые свинцом . Возможно, для большего эффекта такие дубины (или просто сделанные из тяжелого дерева) дополнительно снабжались шипами, и удар таким оружием с большей вероятностью мог проломить или погнуть кованый доспех и поломать кости врагу.
Наконец, сильнейшим средством против металлического доспеха стало огнестрельное оружие. Появление его в регионе может быть отнесено к концу XIV столетия (возможная датировка пушки-ручницы, найденной в Лухе), но достоверно оно синхронизируется с постройкой новой и технически передовой крепости в Плёсе около 1410 г. Крепость как раз и построена с учётом противостояния артиллерии. Свидетельства такого противостояния – это каменные ядра (диаметром от 3,5 до 9 см), некоторые из которых сохранили след выстрела - тёмное пятно от горения дымного пороха (рис. 9-10). В цитадели имеются также находки пищальных пуль и даже свидетельства их отливки на месте: глиняная формочка-тигель и необработанная отлитая пуля, ориентировочно рубежа XV-XVI вв. (рис. 7-8).
Сохранившиеся археологические свидетельства, таким образом, позволяют предположить, что появление оружия – специальных орудий для ведения войны, убийства врага – связано в регионе с началом государственности и выделением особой категории населения, воинов. В качестве таковых могли выступать жители первых военных центров, городков, а также представители кочевых или полукочевых родов, взявших на себя, по договоренности, функции охранителей местного оседлого (финского) населения.
Источники:
Археологическая карта России. Ивановская область. М., 1994. Рис. 20.
Н.А. Макаров, А.М. Красникова, И.Е. Зайцева. Могильник Большое Давыдовское 2 – погребальный памятник первой половины I тыс. н.э. в Суздальсклм ополье. //Российская археология. М., 2010. № 1. С. 44.
Ерофеева Е.Н., Травкин П.Н., Уткин А.В. Кочкинский грунтовый могильник.//Этногенез и этническая история марийцев. Археология и этнография Марийского края . Йошкар-Ола,1988. Выпуск 14. Граков Б.Н. Отчёт об археологических раскопках и разведках в 1926 году. // Архив Ивановского историко-краеведческого музея имени Д.Г. Бурылина, 07-3/2.
Дубынин А.Ф. Кочкинский могильник. // Советская археология. М., 1966. № 3.
История татар с древнейших времён. Казань, 2006. Том II. Волжская Булгария и Великая Степь. С. 341
Травкин П.Н. Археологические свидетельства восточных контактов средневекового Плёса и плёсской округи. // В печати.
См. картину Питера Брейгеля Старшего «Крестьянский танец» и др.
Археология древнего Ярославля. Загадки и открытия. М., 2012. С. 245.
Ouvaroff A. Etude sur les peuples primitifs de la Russie. Atlas. M., 1898. Борисов В.А. Собрание трудов (материалов) в трёх томах. Иваново, 2005. Том 3. С. 134.
Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1938. С. 11, 53.
Автор: Павел Травкин, канд. исторических наук, археолог.
Источник: Экспозиции оружия российских музеев: проблемы и пути развития. Иваново, 2017. С.79-86.
|