Цель статьи – определение этапов и динамики освоения Костромского Поволжья, выявление этнической составляющей населения края в тот или иной период, установление причин и механизма проникновения на данную территорию славян, повлиявших на этнокультурную ситуацию в крае.

Первые поселения на территории Костромского  Поволжья мы наблюдаем с периода мезолита. Всего известно 30 стоянок, основная часть которых сосредоточена в  западных районах – вокруг  г. Костромы,  по р. Вёксе Галичской, у г. Солигалич. Группа стоянок находится в правобережье р. Вохмы, поблизости ее впадения в Ветлугу [1, с. 31, 39]. В период раннего неолита данную территорию осваивает население, по характеру керамики и ее ямочно-гребенчатой орнаментации, по составу и основным фор-мам кремневых орудий которого можно говорить о ее принадлежности к льяловской культуре. Культуры с ямочно-гребенчатой керамикой связывают с древнейшим финно-угорским населением [14,
с. 68]. Поздний неолит на территории Костромского Поволжья представлен так называемой галичской культурой, в конце периода появляются стоянки волосовской культуры, которую принято относить уже к энеолитической. Галичская культура принадлежала к племенам с гребенчатой керамикой, которые вообще считаются древним финно-угорским населением Восточной Европы [1, с. 59].

К памятникам эпохи энеолита или меднокаменного века в Костромском Поволжье относятся 8 памятников [1, с. 63, 68]. В лесной зоне Восточной Европы начало бронзового века принято связывать с появлением фатьяновской культуры, принадлежащей большой культурно-исторической общности, объединявшей население культур шнуровой керамики и боевых топоров. В перечне памятников Костромской области около 20 могильников этого
времени [6, с. 59]. Начиная со второй половины II тыс. до н.э. в лесной зоне начинают возникать поселения с так называемой сетчатой или текстильной керамикой. На территории Костромского Поволжья памятников финальной бронзы известно более двадцати. Возникшая в позднем  неолите в Костромском крае культура гребенчатой керамики продолжает традиции среднего неолита. Результатом явилось образование культуры ранней сетчатой керамики, сочетающей традиционные черты позднего неолита и фатьяновской культуры [1, с. 83].

В I тыс. до н.э. происходит дальнейшее выделение отдельных этнокультурных регионов. В ареале культуры сетчатой керамики выделяется локальная культура, располагавшаяся в Верхнем Поволжье, включая Костромское Заволжье, Волго-Окское междуречье, – дьяковская [13, с. 87–89].

В V–VII вв. в Поволжье складываются этнические общности известных в будущем финских народностей. О мордве и мери впервые упомянул в VI в. историк Иордан, описывая события времен готского вождя Германариха (IV в.). Есть основания полагать, что меря в эпоху Иордана жила южнее той области, в которой ее застала летопись, – где-то поблизости от мордвы [7, с. 19–22].

Для последующего времени археологические источники подтверждают географию расселения финноязычных народов Поволжья, отображенную в «Повести временных лет»: «На Белоозере седять весь, а на Ростовском озере меря, на Клещине озере меря же. А на Оце реце, где втечет в Волгу мурома языкъ свой, мордва свой язык и черемиса свой язык» [9, с. 13]. Уточненные сведения последних лет позволяют значительно расширить территорию обитания мери. Эта территория охватывала большую часть Волго-Клязьминского междуречья и Костромское Поволжье [2, с. 69].

Возникшее во второй половине IХ в. Древнерусское государство объединило в своих границах земли,  занятые разноплеменным населением.

Первые упоминания о Костромском крае, точнее о его городских центрах, относятся к началу ХIII в. Появление редких городов ознаменовало изменение политического статуса региона. Одновременно с этим происходит сложение качественно новой системы сельского расселения, документированной распространением курганных могильников и связанных с ними поселений [12, с. 53].

В Костромском (и Ивановском) Поволжье выделяются три территориальных скопления курганных могильников, между которыми находятся зоны, лишенные их.

Первая группа располагалась в западной части костромского течения р. Волги и условно названа Е.А. Рябининым Костромской или западной, – 150 курганных групп, включающих 1800 насыпей.

Второе скопление (Колдомо-Сунжинская или Центральная группа) существовало ниже по Волге. Здесь насчитывалось 96 погребальных памятников, составляющих 1 тыс. курганных насыпей.

Эту территориальную группу отделял от Костромской почти 30-кило-метровый участок.

Третье скопление (Кинешемская или восточная группа) отмечалось в окрестностях г. Кинешмы и насчитывало 21 курганную группу, включающую около 200 насыпей [12, с. 56–78].

Выделяются два пути освоения Костромского Поволжья древнерусским сельским населением.

В первую очередь, это выходцы из «низовских» земель, то есть из земель Ростово Суздальского (Владимирского) княжества, в состав которого входит и Костромской край. Освоение проходило из бассейна р. Нерли Клязьминской и междуречья Нерли и Уводи.

Верховья последней, в свою очередь, близко подходят к истокам р. Солоницы, которая впадает в костромской отрезок р. Волги. Первый путь был восстановлен по компактным группам могильников.

Второй путь идет со стороны северо-западных земель с новгородско-псковских территорий. Появление новгородцев отмечено археологическими памятниками Х–ХIII вв., известными на левых притоках Волги: Медведице, Мологе, Шексне, Колпи, Суде.

Лексическая зона, кроме археологического материала, отражающая появление новгородцев, охватывает течение р. Костромы и бассейны Галичского и Чухломских озер.

Некоторые следы новгородского языкового влияния прослеживаются и на остальной части Костромского Поволжья, но лишь в отдельных элементах, при господстве лексики, сложившейся на основе ранних владимирских (ростово-суздальских) говоров [8, с. 90].

Преобладающие в западном регионе культуры костромских курганов – насыпей с каменными обкладками основания – могут быть связаны с традициями населения Северо-Запада.

О проникновении в окрестности г. Костромы выходцев из Новгородской земли свидетельствует вещевой материал погребений. Именно здесь сконцентрирована подавляющая часть ромбощитковых височных колец «новгородского типа». Еще более отчетливо связи Костромского региона с северо-западом Руси доказывает представительная серия изделий прибалтийско-финского происхождения – вертикальные игольники, фибулы карельского типа и т.д. Судя по распространению курганов с каменными обкладками и характерных украшений, потомки новгородцев могли проникать и ниже по течению р. Волги.

Характерные признаки новгородских  бытовых предметов, с некоторыми территориальными отличиями, прослеживаются в материалах  селища Вёжи, в слоях периода конца ХIV–ХVII вв. Завидное сходство присутствует в кожевенном и сапожном ремесле при изготовлении поршней, мягких туфель, полусапожек, сапог, кожевенных  рукавиц [4, с. 70–84].

Сравнительный анализ техники строительства построек, как жилых, так и хозяйственных, дворовая застройка [3, с. 67–121] – все это делает возможным констатировать схожесть,
а возможно, и преемственность с техникой домостроительства новгородских и прибалто-финских земель.

Сопоставление вещественного комплекса, характера построек и др. с материалами новгородских исследований дает право предполагать, что Вёжи изначально могло быть основано как форпост новгородских переселенцев в мерянских землях [5, с. 222–248].

Отдельные типы прибалтийско-финских по происхождению украшений довольно равномерно распределены во всех районах. Но это изделия, которые производились по привозным образцам.

В результате их заимствования этнически смешанным населением (волжские и прибалтийские финны) они приобрели здесь «вторую жизнь», превратившись в элементы собственно костромской народной культуры.

В большинстве погребений выходцев с Северо-Запада собственно новгородские типы изделий постоянно сочетаются с формами, характерными для финских племен Новгородской земли.

Такая картина может свидетельствовать о продвижении в Поволжье не из коренных славянских земель Великого Новгорода, а с их окраин.

Это могли быть северные и восточные территории,  такие как летописный Бежецкий ряд и Обонежье. В колонизационных процессах участвовали и отдельные группы ижоры и корелы – предки современной ижорской и карельской народности [1, с. 173].

О духовных представлениях и верованиях населения Костромского Поволжья ХI–ХIII вв. повествует богатый курганный материал, в котором отразились как господствовавшие в то время языческие представления, так и начальное распространение в сельской среде элементов христианской религии. С уходящими в глубокую древность традициями связаны многие погребальные особенности костромских курганов. Это и являвшиеся явным пережитком уже в ХI в. погребения по обряду сожжения, и не типичная для христианского ритуала направленность погребенного головой на север, юг или восток, а также захоронения в необычной позе.

Не все такие обрядовые черты поддаются однозначному объяснению, но их дохристианские истоки не вызывают сомнений. То же относится и к обычаю захоронения умерших с орудиями труда, оружием, глиняной посудой с пищей. По представлению современников, умерший  в потусторонней жизни нуждался в вещах, которыми он пользовался в повседневном быту.

Христианская религия медленно распространялась среди сельских обитателей Северо-Восточных земель. Так, на протяжении всего ХI в. даже в ближайших окрестностях столицы Северо-Восточной Руси – Ростова, где находился центр епархии, обитали язычники, «упорные и дикие». К язычеству здесь особенно была привержена «заблудшая чудь» (меря), от рук которой погиб ростовский епископ Леонтий.

Его приемник Исайя и живший в то же время архимандрит Авраамий Ростовский в последней четверти ХI столетия вынуждены были насильно обращать жителей Ростова в христианство, предавая огню их молитвенные места и строя церкви. Пример таких действий в описании построения церкви св. Власия в «Сказании о построении града Ярославля».

Проникновение христианской идеологии в финно-язычную среду населения Костромского Поволжья на данном этапе фиксируют археологические источники.

Так, в кургане у д. Исаево встречено погребение ребенка, на шее которого находился крестик, слева, у пояса – нож. В кургане второй группы д. Боровиково в колоде был захоронен взрослый мужчина с нательным крестом на шерстяном шнурке и бронзовым перстнем на руке.

Такое самостоятельное использование религиозных символов свидетельствует о том, что под искусственными насыпями погребены христиане. Примечательно, что ребенок был положен головой на восток, а мужчина – на север. Скорее всего, в этом случае мы сталкиваемся с фактом первого этапа христианизации населения, когда отдельные представители сельской общины воспринимают идеи новой религии, но хоронят их сородичи, стойко сохраняющие старые языческие традиции [12, с. 124].

Не известно, как бы в дальнейшем стал протекать эволюционный процесс культуры Костромских курганов, не будь он резко и неожиданно прерван в результате какого-то сильного потрясения, изменившего весь уклад жизни средневековых обитателей края.

Подобным событием многие исследователи склонны усматривать монголо-татарское
нашествие 1238 года, в ходе которого завоеватели «полонили все грады на Волге», дойдя до Галича Мерьского.

На пути их следования оказалось большинство селений с курганными кладбищами, тяготевшими к берегам Волги. «Страшный монголо-татарский погром, уничтожение деревень и передвижка населения способствовали разрушению старых традиций, замене их новыми. Была полностью разбита  еще сохраняющаяся замкнутость “чудских” региональных миров с их системой консервативных – языческих верований» [12, с. 125].

Библиографический список:

1. Археология Костромского края / под ред. А.Е. Леонтьева. – Кострома, 1997. –276 с.
2. Голубева Л.А. Меря. Мурома. Мещера. Мор-два. Марийцы // Финно-угры и балты в эпоху средневековья / Археология СССР. – М., 1987. – С. 107–115.
3. Кабатов С.А. Сельские поселения Костромского Поволжья ХIII–ХVII вв. (по археологическим данным): Дис. … канд. истор. наук. – Йош-кар-Ола: МарГУ, 2004. – 329 с.
4. Кабатов С.А. Кожевенное ремесло Костром-ского Поволжья ХIII–ХVII вв. // Вестник Костром-ской археологической экспедиции. – Кострома, 2006. – Вып. 2. – С. 70–84.
5. Кабатов С.А. Памятник русского средневе-ковья Костромского Поволжья – селище Вёжи // Археология Подмосковья: материалы научного се-минара. – М.: РАН Институт археологии, 2010. – Вып. 7. – С. 222–248.
6. Крайнов Д.А. Волосовская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР / Археология СССР. – М., 1987. – С. 10–28.
7. Леонтьев Е.А. Археология мери (к предысто-рии Северо-Восточной Руси). – М., 1996. – 272 с.
8. Мельниченко Г.Г. Некоторые  лексические группы в современных говорах на территории Вла-димиро-Суздальского  княжества  XII  –  нач. XIII вв. – Ярославль, 1974.
9. Повесть временных лет: текст и перевод. – М.; Л., 1950. – Ч. 1.
10. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. – М.: София, Гелиос, 2002. – Изд. второе, испр. – 592 с.
11. Рыбаков Б.А. О двух культах русского фео-дализма // Ленинские идеи в изучении истории пер-вобытного общества, рабовладения и феодализма. – М., 1970. – С. 28.
12. Рябинин Е.А. Костромское Поволжье в эпо-ху средневековья. – Л., 1986. –318 с.
13. Смирнов К.А. Проблема периодизации па-мятников Городецкой и дьяковской культур // СА. – 1994. – №4. – С. 8–97.
14. Янис Л.Ю. К вопросу об этнической при-надлежности неолитического населения территории Эстонской ССР // Вопросы этнической истории эс-тонского народа. – Таллин, 1956.

Автор: Кабатов Сергей Александрович, кандидат исторических наук.
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова

Источник: Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова  № 1, 2013