Merjamaa начинает публикацию избранных частей книги «Субстратная топонимия Русского Севера. IV. Топонимия мерянского типа», посмертной публикации не законченного академиком А. К. Матвеевым исследования дорусских географических названий Европейской России – субстратной топонимии мерянского типа. Она подготовлена к печати по материалам личного архива автора. Книга является четвертой частью монографии А. К. Матвеева «Субстратная топонимия Русского Севера» (первые три части опубликованы в 2001–2007 гг.).

Издание включает в себя этимологический анализ мерянских географических детерминантов и топооснов в субстратной топонимии исторических мерянских земель Центральной России, карты с ареалами их распространения, теоретический очерк мерянской проблемы в контексте проблем происхождения субстратных географических названий. Прим. Merjamaa.ru

Русская топонимия как источник сведений о мере

Если попытаться обобщить крайне немногочисленные и давно известные исторические сведения о мере, разделив их на достаточно достоверные и весьма проблематичные, то получим следующие не очень утешительные результаты. Первое упоминание о мере (Merens) относится к VI в. н.э. [Иордан 1960: 89, 150], последнее в русской летописи - 907 г. Эти сведения надежны, но воспроизводят мерянский хронотоп в усеченном виде: меряне заселили ВОМ до VI в. н.э. и полностью обрусели, конечно, не в начале X в.

Важность этих сведений прежде всего в том, что они указывают на местонахождение мери в VI в. по соседству с мордвой (у Иордана рядом - Merens, Mordens) и на ее достаточно важную роль в бурных событиях VI в. (иначе не стоило бы и упоминать). А с другой стороны - в том, что, начиная с Х в., меря уже не интересует русскую летопись.

Далее начинаются весьма проблематичные интерпретации. Если меря и мордва у Иордана и в ранних русских летописных сводах четко фиксируются и противопоставляются, то в вопросе о соотношении мери и черемиси (марийцев) много неясного: тождество иордановских Imnis- caris (Sremniscans) с черемисью нельзя считать доказанным2, в первом перечне народов «Афетовой части» в древнейшем списке «Повести временных лет» есть меря, но нет черемиси [ПСРЛ I: 4], нет ее и среди данников варягов, возглавляемых Рюриком.

Меря же фигурирует во всех этих текстах. Конечно, могло быть и так, что Иордан писал все-таки о черемиси, что на первых страницах летописи она не упоминается случайно и что Рюрик просто не сумел обложить ее данью: ведь в дальнейшем летопись различает мерю и черемись.

Но возможно и другое: эти факты чем-то обусловлены. Вряд ли меря и черемись были одним народом, который выступал под разными именами: из летописи это все-таки не следует. Но ощущение территориальной и этнической близости народов могло каким-либо образом отразиться и в исторических памятниках.

В свете сказанного не было бы неожиданностью и последующее распространение этнонима черемись на мерю. Примечателен в этом отношении следующий фрагмент из работы А.И. Попова о наваниях народов СССР:

«Некоторый интерес представляют сведения о марийцах в русских источниках XVI в. Автор Казанского летописца, пробывший долгое время в татарском плену, писал: «“Черемиса, зовемая Отяки (т.е. удмурты, вотяки. - А.П.), тое ж глаголють Ростовскую чернь, забежавши тамо от крещения Русково...”» [Попов 1973: 105].

Ростов на оз. Неро - один из древних мерянских центров. Поэтому вполне возможно, что под Ростовской чернью в источнике разумелось еще не обрусевшее мерянское население, причисленное к черемисам. Подчеркнем для полной ясности, что речь никоим образом не идет о трансформации мерян в марийцев, а лишь о переносе внешнего этнонима марийцев на еще существующих в это время мерян, причем этот перенос мог распространяться только на какую-то часть их.

Перенос этнонимов с одного народа на другой в древности был обычен, а русская средневековая история знает такие впечатляющие примеры, как распространение внешнего этнонима остяк чуть ли не на все народы Западной Сибири. Удивительно быстрое исчезновение мери со страниц русских исторических памятников может иметь и в этом свое объяснение.

Менее проблематично использование по отношению к мере широко распространенного внешнего этнонима чудь. Так, часто упоминаемый в работах о мере Чудской Конец (часть города Ростова) обычно связывается с мерянами [Vasmer 1935: 557; Леонтьев, Рябинин 1980: 79].

Этнонимы этого типа многократно зафиксированы на территории ИМЗ, ср. в ВОМ - Чудинка, н. п. (Моск), Чудинки, местн. (Яр) [Смирнов 1929: 90], Чудская, н. п. (Влад), Чудской Закоулок, пуст. (Яр) [Смирнов 1929: 90], Чудь, н. п. (Иван, дважды), Чудь, н. п. (Нижег) и др.; в КК - Чудская волость [АСВР III, № 240], Чудь, н. п. (трижды), Чудцы, н. п. (дважды) и др.

Поэтому кажется естественным связывать названия такого рода с летописной мерей.

Однако все эти факты совершенно бесполезны для решения вопроса о лингвоэтнической идентификации мери и местах ее былого обитания, поскольку на мерянской территории оставили следы и другие финны, а этноним чудь прилагался ко многим финским народам и его этническое значение на территории ИМЗ неизвестно.

Теперь обратимся к вопросу о происхождении этнонима меря. Прежде всего отметим, что нет никаких данных о других наименованиях мери на территории ИМЗ, кроме чудь. Поэтому невозможно установить, меря - самоназвание или внешний этноним, хотя из противопоставления мари (самоназвание) - черемисы (внешний этноним) как будто бы следует, что скорее всего меря - самоназвание, и это подтверждается очень большой звуковой близостью этнонимов мари и меря.

Вопрос о связи двух этих этнических наименований не нов. Он вызвал довольно живую полемику, так как звуковая близость названий и территориальная смежность самих народов логично вели к заключению о их родстве. Уже М.А. Кастрен в середине XIX в. указывал на возможную связь этнонимов меря и мари [Castren 1857: 133]. Этот взгляд поддержали многие. Так, С.К. Кузнецов писал, что меря - предки черемисов. Под натиском славян меря медленно отступала на восток и северо-восток, при этом изменив свое имя меря на мари [Кузнецов 1910: 49]. К этой же точке зрения присоединяется затем и М. Фасмер, указывая на горномарийскую форму Ыйгэ [Vasmer 1935: 515; 1941: 28].

Но так как фактически функционирует мар. горн. мары ‘мари; муж, мужчина’, это вызвало справедливые возражения: мар. а в слове мари(й) по диалектам не изменяется, поэтому меря не может возникнуть из мари(й).

Тем не менее сопоставление merja ~ mari находим у Б. Коллиндера, который соотносил эти этнонимы с иранскими источниками. Ср. др.-инд. marya - ‘мужчина’, ‘юноша’, сред.-перс. mirak - ‘молодой человек’ [Collinder 1977: 143]. Древнеиранская этимология, видимо, имеет право на существование. Ее поддерживает и П. Хайду, сопоставляющий финно-угорские этнонимы с др.-инд. maryah ‘молодой человек, юноша’, авест. marya- ‘юноша’, др.-перс. marika ‘подданный’, ‘дружинник’ и считающий, что в марийский язык слово проникло из иранских источников, а меря была близким к марийцам этническим подразделением [Хайду 1985: 66-67].

Поскольку изменение а ~ а ~ е могло произойти на иранской почве (ср. сред.-перс. mirak), совсем не обязательно выводить меря из мари(й) или мари(й) из меря. У двух родственных смежных народов самоназвания могли восходить к разным близким источникам или измениться еще в глубокой раннефинской древности. Разумен взгляд А.И. Попова: отрицая тождество марийцев и мерян, он тем не менее указывает, что этнонимы меря и мари(й) имеют общее индоевропейское происхождение [Попов 1973: 106].

Заслуживает внимания и мнение Р.А. Агеевой: мари (марий) восходит к иранским источникам, а меря - «этнически близкий современным марийцам» народ, который «носил имя того же происхождения» [Агеева 1990: 64]. Действительно, связь этих наименований вряд ли целесообразно отвергать. Несмотря на определенные звуковые различия, этнонимы меря и мари(й) следует относить к числу родственных названий финно-угорских народов. Этимология Ф.И. Гордеева (этноним меря из балтоязычного гидронима Меря) крайне сомнительна [Гордеев 1985: 94-95].

Эта версия находит подтверждение и в сопоставлении компонента -мерь в названии реки Локсомерь (близ Ростова) с этнонимом меря ~ мари [Vasmer 1935: 557]. Гидроним Локсомерь бесспорно финноугорский  (ср. мар. горн. лаксы, лаксак ‘яма’, ‘углубление’), что хорошо подтверждается и наименованием реки Локсица в бассейне Нерли Клязьминской.

Сопоставление -мерь и меря подкрепляется и современным марийским материалом, ср. русские формы названий марийских населенных пунктов Кукмарь, Лумарь, Мунамарь, Пижмарь и соответственные марийские Кукмарий, Лумарий, Мунамарий, Пижмарий, т.е. «Горные мари», «Лумские мари», «Мунанские мари», «Пижанские мари» [Куклин 1985: 183, 162, 147]. Ср. еще Ирмарь - Йырмарий, Ляжмарь - Лажмарий, Пумарь - Пумарий [Воронцова, Галкин 2002: 103, 175, 276-277].

В свете этих данных утверждение, что «этнонимы, как правило, выступают в качестве определения названий, а не как детерминант» и что в названиях на -мерь поэтому «совершенно невозможно» видеть этноним меря «уже с точки зрения принципов номинации и семантики» [Алквист 2001: 451], можно объяснить только незнанием фактов.

Фасмер был несколько озадачен тем, что Локсомерь - название реки, однако в исторических документах это местность, село в Ростовском крае, ср. в грамоте 1473 г.: «да в Ростове Покровское, да Савинское да Локъсомерь з деревнями» [ДДГ, № 70].

Таким образом, первоначально Локсомерь - «Локсинская меря», «Меря на Локсе» (ср. р. Локсица < *Локса). Эта конструкция совершенно аналогична марийской3.

Важно также подчеркнуть, что для других финских народов названия населенных пунктов такого рода нехарактерны. Не исключено, правда, что некогда они были у вепсов (ср. Арбужевесь, Луковесь, Череповесь и т.п.) или славяне в древности именовали так отдельные группировки вепсов, но это очень спорно ввиду дискуссионности этимологических толкований топоформанта -весь и его редкости.

Однако у марийцев рассматриваемый ойконимический тип очень распространен. По-видимому, был он и у мерян.

Сказанное, разумеется, не дает оснований для вывода о том, что меря - древние марийцы. Это были близкие, но разные этнические группы. Впоследствии, когда меря сходила с исторической сцены и, как бывает в таких случаях, утрачивала этническое самосознание и этнический престиж, т.е. не воспринималась другими народами как особый этнос, самоназвание меря было, очевидно, забыто.

Но меряне еще долго могли говорить на своем языке, хотя именовались, по-видимому, уже иначе. Возможно, на них переносились этнонимы соседних народов.

Летопись называет только два места обитания мери - районы озера Неро (Ростовского) и озера Клещино (Переславльского). Это территория «центральной» (ярославской) мери. Так как в отличие от чуди меря свои следы оставила на определенной ограниченной территории, причем нет данных, что в древнерусский период этноним меря переносился на какой-либо другой народ, неоценимую помощь при решении вопроса о расселении мери оказывают этнотопонимы, производные от слова меря: названия населенных пунктов и других объектов, вторичные по отношению к этнониму.

Этот общеизвестный методический прием для установления мерянского ареала используется уже давно - со времен первых исследователей мерянской проблемы А.С. Уварова и Д.А. Корсакова. Этнотопонимы, образованные от слова меря, учитываются археологами, историками и лингвистами при определении границ расселения этого летописного племени. Особенно часто Мерские станы можно видеть на археологических картах. Таким образом, данная методика для установления мерянского лингвоэтнического ареала применяется уже давно, но сколько-нибудь полная карта этнотопонимов, производных от меря, насколько известно, не была составлена.

карта№1. ‹Папка № 1-осн. СТРС IV, л. 23›

На карте 1 воспроизведены выявленные названия этого типа. Фактически этнотопонимов такого рода много больше, но далеко не все из них подходят для картографирования.

Во-первых, не учитывались многочисленные названия типа Мериново, хотя при Чудь > Чудин > Чудинов > Чудиново, казалось бы, можно ожидать и Меря > Мерин > Меринов > Мериново. Однако совпадение с русским мерин, широко распространенным в топонимии, исключает возможность использования таких названий в лингвоэтнической диагностике, ср. показательный пример - болото Мериново в Нейском районе Костромской области с параллельными наименованиями Мериньё и Кобыльё [ТЭ].

Во-вторых, из-за трудностей в локализации очень сложно использовать этноантропонимы (Мерец > Мерецков, Мерич > Меричев, Мерько > Мерьков и т.п.) и производные от них этноантропотопонимы, так как они могут принадлежать мигрантам. Все эти названия - источник ценной информации, но их картографирование может исказить действительный исходный мерянский ареал. Поэтому они тоже не учитывались.

Таким образом, картографировались только этнотопонимы, омонимичные с этнонимом (Меря, уменьшительное Мерка) и относительные прилагательные в субстантивированной форме (Мерская) или в сочетаниях с географическим термином (Мерский стан, Мерское болото). Примерно так же безотносительно к вопросам картографирования рассматривает эти названия и А.И. Попов [Попов 1974: 15].

В соответствии с установленными критериями на территории ИМЗ было выявлено 17 этнотопонимов (ВОМ - 11, КК - 6) , образованных непосредственно от этнонима меря, т.е. достаточно надежных с точки зрения лингвоэтнической идентификации, и обладающих точной или относительно точной географической привязкой. Кроме того, на карте отмечены места обитания мери по летописи (у озер Неро и Клещино). Картографирование показало, что по данным этнотопонимии в период контактов с русским населением меря занимала южную часть современной Ярославской области, запад Владимирской, северо-восточную половину Московской, крайний юго-восток Тверской, небольшую заволжскую часть Ивановской и запад Костромской, вплоть до бассейна Унжи.

Разумеется, действительная картина была несколько иной. Этнотопонимы сохраняются обычно в зонах маргинального или внутрирегионального контакта между пришельцами и аборигенами в местах более или менее длительного процесса ассимиляции. Но этнотопонимы могут и не возникнуть, несмотря на этноязыковой контакт. Фактически мерянский ареал был больше. Так, он несомненно охватывал северную часть Ярославской области в бассейне Шексны (Пошехонье). Вместе с тем примечательно, что территория современной Ивановской области, за исключением небольшого участка на левобережье Волги с названием Мерский стан, а также восток Владимирской области не входят в зону этнотопонимии, производной от меря. Между тем на правобережье Волги4 обнаруживается своя языковая и археологиче¬ская специфика, причем эти факты пока не получили объяснения у лингвистов, но уже интерпретированы археологами как переходные между костромскими и владимирскими археологическими памятниками [Ря- бинин 1986: 103]5.

Нельзя исключить также, что некоторые названия с основой нер- типа р. Нерская, оз. Нерское восходят к *Мерская, *Мерское. Такое изменение фонетически вполне возможно. Но это предположение трудно доказуемо, если нет свидетельств в памятниках. Все же небезынтересно, что названия типа Нерская, Нерское особенно характерны именно для ИМЗ.

В одном случае, исторические документы фиксируют более раннюю форму Мер(ь)ская (приток р. Москва), в настоящее время Нерская. Иногда, напротив, есть свидетельства об исходной основе нер-, ср.: Нерский стан на р. Большая Нерль; Нерская, на р. Нерль; Новоселки Нерские (Нерлские, Нерльские). Соответственно к каждому такому названию по возможности необходим индивидуальный подход.

Ареал этнотопонимов, образованных от меря, должен учитываться не только при установлении мест былого пребывания мери, но и при выявлении топонимов мерянского происхождения.

Автор: Академик А.К. Матвеев.
Источник: Субстратная топонимия русского севера. IV. Топонимия мерянского типа. 
Екатеринбург. Издательство Уральского университета. 2015.