Предлагаемая статья посвящена одной из самых интересных гипотез исторической мерянистики, разработка которой имеет определенное значение для русско-финнской истории. Это гипотеза меряно-весьского родства, достаточно давно предложенная в рамках проблематики происхождения веси и мери, но тем не менее до сих пор не доказанная и не опровергнутая.
Любопытно, что в современной исторической литературе утверждение об этом родстве подчас проскальзывает не только в качестве историографического момента, но и в качестве одной из прописных истин, которые витают в воздухе и о которых не стоит задумываться. Ее придерживался (очень, правда, непоследовательно), например, Д. В. Бубрих, отмечавший некогда, что в ПВЛ весь «упоминается всегда в числе волжских этнических групп: после мери и муромы или между ними». (1)
В иных исторических работах a priori принимается другая «воздушная» идея: меря - это некое волжско-финское племя, близкое мордве или марийцам (или даже одна из их групп), а весь - древние вепсы, то есть племя прибалтийско- финского происхождения (последнее мнение восходит к их первооткрывателю академику А. Й. Шегрену), и поэтому они друг с другом не связаны и не могут быть связаны.
Надо отметить, что оба мнения функционируют в различных плоскостях и совершенно не пересекаются, не порождая тем самым дискуссий: если второе базируется на общности этнонима (др.-рус. весь и ПФ vepsä ~ bepsä) и на выводах топонимистов (А. И. Попова, Л. А. Витушкиной, И. И. Муллонен), то первое будто бы основано на географической близости рассматриваемых летописных народностей и на структурной близости археологических культур, так или иначе связываемых с этнотерриториальными группами мери и веси.
Говоря о «родстве» тех или иных этнических образований прошлого (во всех случаях самих по себе недоступных нашему непосредственному наблюдению), приоритетным следует признать, безусловно, языковое родство. Ниже понятие «родство» используется только в этом значении. Приведенные же выше решения очевидным образом диссонируют по той причине, что опираются на разные понимания термина «родство».
Приступая к анализу топонимической изоглоссы «бол»/«бал» - единственного имеющегося в нашем распоряжении факта каких-то меряно-весьских языковых отношений, автор обязан сразу оговорить следующие предельно важные терминологические моменты.
В литературе распространены разные определения понятия «мерянский язык» (часто имплицитные), которые основаны на свидетельствах разновременных источников, освещающих различные периоды этнической истории различных территорий (в общем, «постмерянских»). Так, О. Б, Ткаченко, А. К. Матвеев и А. Альквист, как явствует из их работ, наполняют термин «мерянский язык» совершенно разным содержанием, отражающим индивидуальные особенности их лингвистического материала, территориальные предпочтения авторов и просто общетеоретические и эстетические установки!
Это вызывает некоторую путаницу, на которой авторы зачастую и играют (ср. дискуссию А. Альквист и А. К. Матвеева на страницах «Вопросов языкознания» (2; 3), и мешает определению искомого эталона мерянского языка.
Мы под мерянским языком понимаем идиомы населения достоверно мерянских хор раннесредневекового времени: Ростовской округи, Переяславской округи и Суздальского ополья (в соответствии с территориальной и хронологической определенностью мери по А. Е. Леонтьеву. (4)
В терминах периодизации мерянской истории его можно обозначить как «мерянский язык классической эпохи». Эталоном этого языка служат распространенные на поименованных территориях замечательные ойконимы типа пужбол и некоторые другие, ясно к ним тяготеющие (типа шурскол, ундол, ючмер). Ниже мы исходим из того, что читателю эти топонимы хорошо известны,
Что касается термина «весьский язык», то, насколько мы можем судить, путаницы с ним нет, поскольку сам термин, за редким исключением, вообще не употребляется. Это объяснимо распространенным мнением о том, что язык летописной веси - древневепсский (в ретроспективе - один из диалектов ладожского языка-основы по Пекке Саммаллахти), формальная реконструкция которого легкодоступна на материале современных вепсских говоров.
В действительности же это мнение должно быть категорически отвергнуто, ибо ничто, кроме этнонима, напрямую не связывает летописную весь Белоозера и вепсов нового времени - несомненно, потомков средневекового населения курганной культуры Юго-Восточного Приладожья.
Таким образом, древними вепсами оказывается «приладожская чудь» (термин В. А. Назаренко), что подтверждается также проведенным И. И. Муллонен ареальным анализом так называемой 1-й ойконимии Межозерья (см. обобщение полученных результатов в (6)). Совпадение этнонимов само по себе ничего не означает, оно наблюдается и у заведомо различных этногрупп, таких, как, например, поволжская меря и новгородская мерева, олонецкие ливвики и прибалтийские ливы, средневековая водь и саамы - vüdje (ПС vakjä).
Если эталон мерянского языка может быть более или менее понятен (чего удается добиться лишь строгой критикой топонимического материала, собранного в работах мерянистов), то с эталоном весьского языка (т. е, с реликтами языка прямых потомков летописной веси) дело обстоит несколько иначе.
В самом деле: какие реликты языка допустимо считать весьскими? По нашему мнению, необходимо отыскать на достоверных весьских территориях (летописное Белоозеро, о реконструкции территории которого см. (7)) такие топонимы, которые в той или иной степени могут претендовать на роль, по крайней мере, «поствесьских».
Заводя разговор о языковой атрибуции субстратной топонимии ареала летописной веси, необходимо сразу указать на один из «мифов» этой проблематики, заключающийся в признании немалого числа субстратных топонимов Белозерья вепсскими. Однако в действительности топонимический ансамбль Белозерья все-таки не является столь «радужно» вепсским, как это может показаться из этимологических комментариев к топонимам, собранных в ценных компендиумах А. И. Попова (5) и Л. А. Витушкиной. (8) К. И. Муллонен, к сожалению, пока вплотную не занималась этим вопросом, лишь констатировав на ограниченном материале достоверно вепсских топонимов Западного Белозерья периферийный характер этой территории по отношению к хабитату этнографических вепсов. (6. С. 132)
Неадекватность выводов А. И. Попова и Л. А. Витушкиной, как нам кажется, является следствием того, что авторы ограничились минимальными вепсскими и прибалтийско-финскими аналогиями в ущерб детальной историко-фонетической аргументации, крайне необходимой в исследованиях такого рода.
Дело здесь в том, что в Юго-Западном Белозерье в наименее доступных и наиболее «глухих» местностях (подлинных «чудских углах») вплоть до современности сохранились такие ойконимы и потамонимы (названия ручьев), формы которых хоть и сравнимы с прибалтийско-финскими данными, но в целом довольно своеобразны.
Примеры: амбохта, андопал, вадбал, ворбозомское, ирдоматка, кодобал, кызголойда, кыргода, лайдица, лилигумзь, музгумзь, нежбуй, пелыхахта, пергумузь, перхлойда, пыжелохта, сятрумзь, узбойка, хелбуй, шолгумзь и некоторые другие.
В данной работе в нашу задачу не входит историко-этимологический анализ этой топонимии, потребовавший бы отдельной и весьма развернутой статьи. Мы надеемся, что факт наличия этой безусловно финно-угорской топонимии на «поствесьских» территориях заставляет признать ее «поствесьской», ибо это логично.
В складывающейся ситуации методически оправданно считать ее эталоном весьского языка. Разумеется, если обнаружатся факты, доказывающие ошибочность подобных заключений (вообще говоря, кабинетных по своему характеру), то мы безоговорочно признаем эти заключения несостоятельными.
Даже столь ограниченный материал для сравнения эталонов мерянского и «поствесьского» «языковых типов» дает одно яркое лексическое схождение (изоглоссу) - формант бал ~ бол. (Однако других изоглосс мы, надо отметить, не обнаруживаем.)
Для мерянского ареала его интерпретируют как мер. *pala ~ bol ‘селение’ (?) (в эпоху отложения этой ойконимии, апокопа - отпадение конечного гласного - была в мерянском, вероятно, живым процессом, с чем и связан «разнобой» русских рефлексов слова). Из предлагавшихся сравнений отметим манс. pawul/, хант. *роуol/, венг. falu, falwa - ‘деревня’ с праугорской реконструкцией *palyVid. (9)
Под вопросом остается фин. palva ‘жилое место (?)’, встречающееся только в топонимах. Обратим внимание также на фин. palo‘ горение, пожар, выжженное место, подсека’ (почти в точности соответствует мер. форме) от palaa ‘гореть, palvata ‘коптить’ и palve ‘прислуживать’.
Предположение о связи их с приведенной угорской лексемой фонетически вполне приемлемо. Если подтвердится реконструкция ФУ *palwa ~ * palvа ‘очаг’ (с дериватами ‘жилище, селение’ и ‘гореть, коптить’), автоматически последует гипотеза об отнесении сюда же мер. *pala ‘селение’, семантически идентичного угорским и финскому palva (?) рефлексам.
Иное решение возможно с привлечением балтийских (литовских) данных (оно подсказано нам проф. Ю. В. Откупщиковым, за что мы приносим ему глубокую благодарность). Лит. bala ‘болото’ полностью соответствует мерянским данным.
Несмотря на то что известны гелонимы (названия болот) на -бол, этот факт довольно плохо объясняет особую продуктивность детерминатива в ойконимии (названиях селений), если, конечно, не признать, что меря в рассматриваемую эпоху селилась на болотах, что, конечно, противоречит археологическим данным.
Если далее развивать эту линию, то более уместным было бы полагать, что значение ‘болото’ является исходным, древним и впоследствии трансформировалось по модели ‘болото’ > ‘поселение на болоте’ > ‘поселение’ (для эпохи раннего металла действительно известны укрепленные и неукрепленные поселения на болотах; некоторые из них получили название «болотные городища»).
Необходимо сделать два вывода.
Первый (лингвистический) состоит в том, что сам по себе факт наличия общей лексемы для обозначения постоянного поселения никакого языкового родства, строго говоря, не доказывает, хотя при накоплении других подобных фактов вопрос языкового родства можно будет ставить уже на конкретном языковом материале.
Показательно, тем не менее, что из всех остальных финно-угорских языков только близкородственные дают подобные же «поселенческие» изоглоссы.
Второй вывод (исторический, или, если угодно, - лингвопалеонтологический) состоит в том, что факт наличия общей лексемы для обозначения постоянного поселения может указывать на то, что если меряно-весьское языковое родство когда-либо после праязыковой эпохи и имело место, то хронологически оно может быть привязано ко времени перехода подвижных охотников и рыболовов - носителей финно-угорских диалектов - к оседлой системе расселения.
Кажется, до сих пор не опровергнут вывод П. Н. Третьякова о том, что на рассматриваемой территории это происходило в эпоху раннего металла, на рубеже II - I тыс. до н. э. Многочисленные «может», вероятно, не позволяют придать этому заключению силу исторического факта, хотя оно и является более строгой формулировкой сравнения меряно-весьской пары с парами близкородственных финно-угорских языков (см. выше).
На данный момент, кажется, не существует иного лингвистического материала, который бы позволил пролить свет на рассмотренную проблему.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1.Бубрих Д. В, Происхождение карельского народа. Петрозаводск, 1947. С. 24, 25.
2.Матвеев А. К, Субстратная топонимия Русского Севера и мерянская проблема // Вопросы языкознания. № 1.
3.Альтист А. Меряне, не меряне... // ВБ. 2000. № 2, 3-
4.Леонтьев А. Е. Археология мери: К предыстории Северо-Восточной Руси // Археология эпохи великого переселения народов и раннего средневековья, 4. М., 1996.
5.Попов А, И. Топонимика Белозерского края // Советское финно-угроведение, 1. Ученые записки ЛГУ, № 105. Серия востоковедческих наук, 2. Л.. 1948.
6.Муллонен И. К Очерки вепсской топонимии. СПб., 1994.
7.Макаров Н.А., Захаров С. Д., БужиловаА. П. Средневековое расселение на Белом озере. М., 2001. С, 193-197.
8.Витушкина Л. А. Этимологический анализ некоторых субстратных топонимов северной части Белозерского края // Вопросы ономастики. (Свердловск). 1975. № 10.
9.UEW - RedeiК. Uralisches Etymologisches Worterbuch. Вс!. I-IIL Budapest, 1986- 1991. P. 351.
Автор: В.С. Кулешов. О предполагаемых меряно-весьских языковых связях по материалам топонимии Бол / Бал.
Источник: Материалы 8 и 9 Тихомировских чтений. Ярославский государственный историко-архитектурный и художественный музей заповедник. 2005.
Иллюстрация: Андрей Малышев-Мерянин
|