Как минуло осеннее равноденствие, елташи и елташки с окрестных городов съехались к городищу Саравареш. По сю пору оно стоит в излучине Сары крутыми да пологими валами — хоть и покорябанное лопатами Москамнеруда. Но нашу память никакими лопатами не раскопаешь, это и Ёлсу понятно.

Зачем съехались? Повидать друг друга вживую, вместе поесть-неле и попеть-муро, и ещё по сегодняшнему городу-Ростову погулять. Познакомиться, сдружить понемногу наши кунды.

А ещё зачем? Чтобы общее моление с приношениями совершить, тихо или громко поговорив с теми, кто в выси и по земле живёт — с матерьми, зверьми и прочими. Ещё — чтобы мерековать, как те, кого чудью звали подчас, из-под земли будто возвращаются на божий свет. Как те, кто на свете остались, сохранив свои имена и народы — привечают тех, кто сейчас возвращается из забытья и беспоминства. На то и собрались мы на сход в «дни финно-угорских предков». Мещерой, мерей, карелами собрались — и теми, кто с ними дружит, и кого тоже в родные леса тянет и к чудским кострам.

А ещё зачем? Поедьте сами на городище и спросите у давешних.

О днях Сарского схода я сейчас и расскажу — и перескажу впечатления самих елташей и елташек.

У лагеря

На сходе были вот кто: Лебединый кунд, с Кабаньего кунда один арбез, елташи с Кокуйвара, и ещё подруги с Медвежьего угла и Москонта.

Шустро встали лагерем, сразу еду для приношений откладывать начали: блины потолще и потоньше, фрукты и круглые хлеба, яйца. Потом ещё полбяную кашу сготовили и горячее пиво с мёдом — как на Иванов день было, когда лебединые и кабаньи летом на Истре праздновали.

Костёр был большой, бревенчатый. Воду брали с самой Сары-реки и кипятили, когда закончилась магазинная. Сварили в канах на всех похлёбку из репы с морковью. О себе рассказали, беседовали долго, а потом пели-играли.

Звучал сход по-всякому. Случилось и так, что птичка гуслям подпела.

Лагерь был у одних из ворот городища, там, где тропа идёт промеж валов на пути к коломкам. При выходе в перелесье из травы смотрит некрупный валун — будто охраняет ворота.

Когда я пошёл искать место для мольбища-шелыка, бил в бубен-шарга, имя которому полгода тому назад получилось на местной керемети. Тогда, в апреле, я и шордын тул зажёг, лосиный огонь — о том другой мой рассказ был.

На Саракохте же — я ходил-бродил с бубном и колотушкой, слушал говоры вäки — а елташи, оставшиеся у костра, своё играли: на трещотках, на гитаре, на гуслях. Так друг дружке подыгрывали через чащу. Так две песни звучало, как две души схода. Одна как лил — душа-дыхание, тепло тела, складное биение его органов. Другая как душа-блуждающая, крылатая душа-тень, рыщущая среди вäки в отдалённых потёмках. Выходит будто так: первая душа второй подпевает, чтобы та не заблудилась; а вторая — первой, чтобы та не забывала.

У мольбища

Подобрал шелык — у самых ворот, чтобы распахнуть их огнём. Повязал тряпицы и тесёмки на стволы, на сухостой. Деревьев под мольбище собралось несколько, стоящих полукругом — как и народов на сходе. На всех проходов чтобы хватило, по ветвям и по корням...

Сперва — пару человек в железном ведре принесли углей с основного костра, чтобы разжечь костёр на моление. Затем — уже и все елташи с елташками пошли от лагеря, плывя через лес вереницей хлебов, свечей, полотнищ. Так общая лил мало-помалу перешла от лагеря на новое место, навстречу к вышним и давешним, к пернатым и шерстатым, к зверям и матерям, а кто и к самим старым братьям — Юме и Ёлсу.

Как само моление устроено было — кого покормили, о ком говорили — распинаться не буду, а передам здесь слово собравшимся тогда елташам-елташкам, по отрывку на душу:

Есть ощущение незримого присутствия тех, кто старше и во многом сильнее тебя, но нет вот этого приниженного взирания снизу вверх, как в «организованных» религиях. Мы просто все в одном кругу, люди, звери, птицы, духи, деревья. Чем-то друг с другом делимся, о чем-то друг друга просим - не молим униженно, а именно просим, как в любой хорошей семье или в кругу друзей можно о чем-то нужном попросить, и тебе помогут (а где-то - ты поможешь и поделишься). Мне лично это моление и разговор с Матерями помогли обрести спокойствие в очень важных для нашего Кунда вопросах.

Си тул ёнь юмбаласте толама

Си нелема юмбаласте па маасте нелема

Си киндяк ёнь мыя киндяк па тыя киндяк

— такие слова были сказаны под бой колотушек.

Сразу стоит оговориться, что в подобном я раньше не участвовала, именно вот в таком групповом и организованном молении. Помню в какой-то момент я сидела и думала, нет, лось это конечно очень хорошо, интересно и всё такое, но у меня замёрз зад сидеть на листьях, дорогой лось, давайте мы уже пойдем обратно! Ну то есть сначала я не особо прониклась и меня ну не мурашило что ли. А потом всё как-то изменилось. Не сказать, чтобы я уверовала в то, что ты рассказывал. Но в том, как дым от костра уходил через голые ветви деревьев к звёздам было что-то величественное. И всё вокруг было очень красиво. Свечи в круглых хлебах, яблоки, полотенца. В этом есть искренность и первозданная красота без лишних смыслов. Наверное так я и могу описать моление - искренность и красота. К которой хочется возвращаться.

Этот огонь — проход внутри по небу

Это кушанье — кушанье внутри по небу и внутри по земле

Это урожайное — наше урожайное и ваше урожайное

— так те слова можно перевести сейчас.

Мне понравился заданный тобою формат - когда ты после непосредственно своего моления, во время которого никого ни к чему не принуждал, передал его продолжение собравшимся с тем, чтобы каждый внутри себя провел свои духовные действия. Я считаю это правильным, поскольку среди нас, неомерян, могут быть люди разных религиозных верований. Что касается меня, например - я православный христианин, но, хорошо это или плохо, на некоторые вещи имею взгляд, отличный от РПЦ. Например, РПЦ считает леших, домовых, лесных сущностей представителями темных, нечистых сил. Я так не считаю, хотя бы потому, что согласно христианскому вероучению, такие темные силы требуют, чтобы человек отдал им свою душу, что, по факту, конечно же не так. Есть и другие расхождения, о которых я сейчас говорить не буду. И в отведенное тобою время, когда надо было каждому продолжить духовные действия внутри себя - я почтил память наших финно-угорских предков, которые проживали как на этом городище, так и на окружающих землях. И животных, и растения, которые были вокруг них, помогали им жить, выживать, лечить, я тоже вспоминал.

Распределив подарки между собравшимися сверху да снизу да с околотков — затушили костёр на мольбище и вернулись к лагерю.

Распрощались радошно, ушли на ночлег. А дальше уже ростовские дела были.

Открытые ворота городища: о меренизме

Прошедший Саракохт натолкнул меня, Межа, на такую речь для елташей. Привожу её и здесь, для вас.

«

Мещера, меря, карелы явились на сход — но с ними и люди без настолько выраженной финно-угорской идентичности. «Сочувствующие и интересующиеся», как сказали на знакомственной беседе. Или просто друзья, подруги, близкие. Но — Юма не даст соврать — кажется, логика этого соучастия даже и поглубже, чем дружба, солидарность, моральная поддержка, интерес к мерянам. Нас связывает что-то ещё. 

А что?

Беря широко и навскидку — может, небезразличие к этой земле и её жизням, к местной-окрестной природе, к общинно-северно-лесным ценностям. Негромкая, самоочевидная, размеренная солидарность тех, кто чувствует почву под ногами.

Для меня меренизм (от слова «мер» — общество, социум), о котором иногда пишут на канале — он про это. Про гостеприимную «постмерянскую большую семью», для мери и не только. Мерянство тут — как осевая река-ориентир, как Волга-мама; верховье Волгой живёт, но жизнь кипит и на множестве её притоков и речушек-сестриц, и по озерцам-заливам. О том было и наше общее моление в шелыке у ворот Сарского городища — это и чувствуется всё более на практике.

А значит, «мерянствовать» — посещать по обычаю рощи и урочища, учиться кустарному делу и лесному-полевому собирательству, держать мастерские и кооперативы, собираться в кунды, лихо краеведить в залесской земле, пестовать региональное самобытное на стыке «обще-финского» и потаённого «пра-русского» (переизобретая и то, и то), подпевать еле слышимой поэзии земли — могут не только меря, но и их друзья.

И, окольно так мерянствуя, вы можете осторожно прощупывать себе опору в мерянском болоте (говорю это слово со всей любовью): здесь ногой опереться — имя для кунда или гуслей взять (как было с тверским карельским Юксан кундом); там наступить — песенку на мерянском сообразить, или художество какое про мерьскую-залесскую жизнь; сям на кочку прыгнуть — повадиться в рощицу у дома ходить с подарками, заботиться о ней, убирать мусор, да с местными хозяевами на Их языке здороваться. Или подвеску носить-позвякивать, вспоминая птичку-миросоздательницу. Оченно по-всякому эти орнаменты могут заплестись! Новомерянство сегодняшнее — это, простите, дело множественное, роящееся.

На то и открыты теперь молельным пламенем ворота Сарского городища. Да, стены его стоят крепко, язык-елман гремит на улицах — но и вокруг него, у стен, горят-дымят костры стоянок народов-родни и родных душ, звучат языки близкие и дальние. Кто-то сюда паломничает изредку, или хлеит на жгонку; а кто-то просто недалёко живёт, забредает повидать елташей. Для этих гостей в печах столицы-на-излучине пекутся хлеба, варится в громадных-прегромадных котлах полбяная каша. Всех угостим! Вот как-то так пока скажу.

»

Меж Кутÿк October 29, 2023