Межэтнические взаимодействия в Северо-Восточной земле

В средневековой Руси взаимоотношения финноязычных  и славяноязычных племен являлись одной из главных составляющих исторического процесса формирования древнерусской народности и раннефеодальной социально-политической системы. Данные антропологических и генетических исследований показывают значительную роль финно-угорского субстрата в русском генофонде. Но многие реальные стороны взаимодействия славянских и финно-угорских популяций на разных хронологических срезах с учетом региональной и микрорегиональной специфики до сих пор остаются недостаточно изученными. Кроме того, преувеличенное значение придавалось «мирному» интеграционному характеру взаимоотношений разноэтничного населения. Для достижения полноценной интеграции требуется взаимное приспособление, включающее в себя принятие права всех этнических групп жить как культурно различные народы. 

Карта Мерянской земли по археологическим и филологическим исследованиям. Составлена графом Уваровым в 1872 году.

Многочисленные факты указывают на то, что при расселении славяноязычных сообществ на огромных пространствах Восточной Европы интеграция не являлась основной формой межэтнического взаимодействия с автохтонами этих территорий.

Важное значение приобретает анализ религиозных аспектов древнерусской этносоциальной истории. Как известно, этнические явления и свойства в течение длительного взаимодействия впитываются культом, становятся его составными элементами, «конфессионализируются». 

С другой стороны, отдельные компоненты культового комплекса, ритуалы, религиозные обычаи приобретают характер этнических явлений, «этнизируются» (Вера. Этнос. Нация, 2007. С. 63). 

Этническая идентичность очень часто почти сливается с религиозной, образуя общий круг понятий и представлений о «своем» и «чужом» (см.: Этнос и религия, 1998; Червонная, 1999; Религия и идентичность в России, 2003; Белова, 2005; Религия в самосознании народа, 2008; Стрижова, 2009. С. 415–421; Перепелкин, Стэльмах, 2010. С. 373–395). Этничность возрастает или ослабевает в соответствии с внешними обстоятельствами, а «в условиях роста межэтнической напряженности функция этнических стереотипов по защите позитивной этнической идентификации гипертрофируется» (Солдатова, 1998. С. 48, 86), что может усиливать остроту межрелигиозных противоречий. Конфессиональный аспект оппозиции «свой-чужой» является одним из стимулов самоидентификации, что особенно ярко проявляется в полиэтничных и поликонфессиональных ареалах, где принадлежность к доминирующей конфессии становится для представителя этноса главным условием того, что он – неотъемлемая часть «своего» народа (Белова, 2005. С. 73, 76).

Исследователи неоднократно обращали внимание на замедленные темпы христианизации в северных и северо-восточных областях Древней Руси, подчеркивая особое сопротивление введению христианства со стороны финно-угорских племен (Соловьев, 1988. С. 49–52; Корсаков, 1872. С. 85–94; Ключевский,  1987.  С. 298–299;  Рябинин,  1989.  С. 30;  Карташев,  1993.  С. 150; Поспеловский, 1996. С. 34). 

Однако, они не раскрывали причины этого явления и не объясняли, чем вызвано «торможение» хода христианизации населения северных земель. 

В предшествующих публикациях уже обосновывался тезис о том, что распространение христианской религии в зонах прямого контакта финно-угров и славянских переселенцев было объективно затруднено усилением роли финских традиционных дохристианских верований как элемента этнической идентификации в условиях конкуренции за пользование природно-хозяйственными ресурсами и постепенной ассимиляции аборигенного финно-угорского населения в своих исконных районах обитания (см.: Карпов, 1999. С. 11–13; 2008а. С. 91–93; 2008б. С. 101–102). 

Представляется необходимым продолжить подробный анализ особенностей финно-славянских межэтнических контактов в Ростово-Суздальской земле в эпоху перехода от язычества к христианству с учетом современных подходов к проблемам миграции, ассимиляции и метисации, функционированию полиэтничных сообществ и сохранения этничности в локальных группах.

Проблемы славянской колонизации

К рубежу IX–X вв. основную массу жителей Волго-Клязьминского междуречья составляли представители народности меря, принадлежавшей к поволжско-финской языковой общности. Наибольшей концентрацией мерянских поселений VII–X вв. выделяется район озер Неро и Плещеево, а также Суздальское Ополье (Леонтьев, 1996. С. 37–40, 46–49, 193–196; Макаров, 2007а. С. 7–17). 

Особое положение занимало Сарское городище, находящееся в излучине р. Сары, невдалеке от ее впадения в оз. Неро. Расположенное с учетом естественных оборонительных рубежей, оно выполняло функции военного и административного центра ростово-переславской группы мери (Леонтьев, 1988. С. 17–18; 1996. С. 77, 188–189).

Расселение славян в центральной части междуречья с северо-западных территорий начинается с X столетии. (Лапшин, 1981. С. 45–48; 2002. С. 101–113; Леонтьев, 1996. С. 192, 271; 2012. С. 170). Археологические данные указывают на то, что славяне перемещались сюда отдельными небольшими общинами или семьями, сохранявшими в процессе передвижения целостность и избегавшими в течение определенного времени брачных связей с иноэтничными местными коллективами (Леонтьев, Рябинин, 1980. С. 67– 71; Рябинин, 1997. С. 171–172). 

Косвенным подтверждением этих особенностей переселенческого процесса является диалектное членение современных русских говоров на постмерянской территории Ростово-Суздальской земли (Рябинин, 1997. С. 172; Мельниченко, 2007. С. 185–222). Поэтому не следует преувеличивать «готовность» славян-переселенцев к безоговорочному и быстрому «слиянию» с аборигенным мерянским населением, и наоборот. Меря также находились на такой стадии общественного развития, как и славяне, когда межэтнические и даже межобщинные браки сдерживались эндогамными барьерами (см.: Арутюнян, Дробижева, Сусоколов, 1999. С. 216–218).

Представляется правомерным допустить сходство социальной структуры раннесредневековой мери с известными по историческим и этнографическим данным формами семейно-общественной жизни марийцев, для которых было характерно длительное сохранение больших семей и патронимических союзов. В XIX в. в состав большой семьи входило обычно 3–4 поколения близких родственников по мужской линии с женами и детьми. Во многих черемисских поселениях сохранялось воспоминание о времени, когда все их жители были в родстве между собою. В некоторых деревнях до 30 семей вели свое происхождение от одного предка. Для таких группировок патронимического характера было свойственно родственное самосознание и тяготение, выражавшееся в различной форме, включая хозяйственную взаимопомощь (Козлова, 1978. С. 56, 182, 189–190; Марийцы, 2005. С. 151–156). 

Марийская сельская община занималась в числе прочего и религиозными вопросами, организуя проведение в течение года нескольких коллективных молений и собирая средства для них (Марийцы, 2005. С. 194, 198, 221). 

У марийцев известен ряд культовых объединений больших групп населения (патронимия, родовая группа, землячество) с устоявшейся практикой проведения совместных религиозно-ритуальных действий. В XIX – начале XX вв. проводились «всемарийские» моления, на которые собиралось до 3000 человек из различных уездов Казанской и Вятской губерний (Козлова, 1978. С. 184, 186; Марийцы, 2005. С. 221). Во всех этнографических районах Марийского края браки заключались, как правило, с женщинами из своей округи, носившими тот же головной убор и говорившими на том же диалекте, что и в деревне жениха. Эта «земляческая» эндогамия в значительной степени способствовала сохранению местных традиционных элементов культуры и традиционных норм поведения в быту (Козлова, 1978. С. 332–333).

Мерянские поселения на озере Неро (VII-XI вв.)

1 - Сарское городище, 2 - Деболовское, 3 - Козарка, 4 - Кустерь, 5 - Новотроицкое,
6 - Львы, 7 - Дубник, 8 - Шурскол 3, 9 - Шурскол 4, 10 - Пужбол 1, 11 - Максимицы,
12 - г. Ростов, 13 - Татищев Погост, 14 - Черная, 15 - Угодичи, 16 - Шестаково, 17 - Вексицы, 18 - Благовещенская гора, 19 - Новоселка, 20 - Поречье (Варус).

Условные обозначения: а - селища от 1 и более га., б - ородища, 
в - современные села и деревни с мерянскими названиями.

Славянские поселения на озерах Неро и Плещеево и в Суздальском Ополье появились, прежде всего, в наиболее обжитых мерянских районах. На других менее изученных археологией территориях славянские объекты также тяготеют к местностям, где есть мерянские памятники IX–X вв. и топонимы с формантом «бол» (Леонтьев, 1996. С. 272–273), по всей видимости, имевшим в мерянском языке значение «деревня, селение» (Ткаченко, 2007. С. 308–310). 

На берегах оз. Неро первые славянские поселки располагались либо в непосредственной близости от мерянских, зачастую гранича с ними; либо развивались как смешанные поселения на месте старых мерянских поселений. Для возникавшей здесь новой системы расселения были свойственны крупные размеры селищ и большая по сравнению с мерей плотность населения. В тех же формах происходило славянское освоение северо-восточного побережья Плещеева озера, где исконно концентрировались меряне (Леонтьев, 1996. С. 273–278, 282–284).

Расселение славян теоретически можно рассматривать как перемещение разноэтничного населения в рамках общей государственной территории начальной Руси, учитывая вхождение мери в севернорусское раннегосударственное образование во главе с князем Рюриком (см.: Леонтьев, 1996. С. 271–272; Седов, 2000. С. 240–249; Свердлов, 2003. С. 113–120).

Но в первой половине Х столетия Русь еще не была политически единым государством. В его состав входили подчиненные власти киевского князя племенные княжения, сохранявшие автономию. Племенные князья, очевидно, заключали с «великим» киевским князем договор, который содержал условия подчинения и форму выплаты регулярной государственной подати (Свердлов, 2003. С. 136–180; см. также: Шинаков, 2009. С. 132–210). Можно предполагать, что социальная организация мери в центре Волго-Клязьминского междуречья имела позднепотестарную (позднеродоплеменную) форму княжения (Леонтьев, 1988. С. 18–19; Шинаков, 2009. С. 141–143), а кривичи и словене, продвигавшиеся сюда, находились в социальных взаимосвязях в рамках своих родоплеменных структур. Но в любом случае, не существует убедительных доказательств того, что меряне сами «пригласили» славян прийти в их земли и жить рядом с ними. 

Архитектура славянских колонистов в Суздале. Реконструкция А. Ф. Дубынина

И вряд ли стоит в связи с этим говорить о славянской «военно-земледельческой экспансии» (Калинин, 2000. С. 55), как и описывать отношения мери и переселенцев-славян сквозь призму концепции «дружбы народов» (Ткаченко, 2007. С. 10–11, 240) что также неправомерно.

Как известно, «латентная или фоновая межэтническая напряженность существует в любом даже самом гармоничном обществе, где есть признанное деление на этнические группы» (Солдатова, 1998. С. 146).

Исследования в области этнопсихологии убедительно показали, что «противопоставление своей общности другой всегда способствовало фиксации и активному закреплению своих этнических отличий и тем самым – скреплению общности» (Поршнев, 1979. С. 99). Осознание своей этнической принадлежности усиливается в условиях активных контактов с иноэтничным населением (см.: Бромлей, 1983. С. 196; Егоров, Киселев, Чистяков, 2007). А «этничность по своей сути конфронтационна» и «рост этничности связан с ростом этнической нетерпимости» (Солдатова, 1998. С. 49).

Стоит отметить, что этноним «меря», образованный как самоназвание по модели «люди», «настоящие люди», типологически находится в одном ряду с самоназваниями муромы, марийцев, мордвы и удмуртов (Попов, 1973. С. 98– 108; Крюков, 1984. С. 6–12) и указывает на ясно выраженную идею единства своего этноса, противопоставляемого другим. В условиях столкновения двух этносов, разрыва устоявшихся внутриплеменных связей, эволюции общественного устройства и в славянской, и в мерянской этнической среде неизбежно должен был начаться рост этнического самосознания, характерный для подобных периодов социальной нестабильности в истории разных народов (см.: Конфликтная этничность и этнические конфликты, 1994; Этническая мобилизация и межэтническая интеграция, 1999; Матвеев, 2011; Соколовский, 2012. С. 562).

Реконструкция облика мерянского Сарского городища. 

На материалах мерянских памятников, прежде всего Сарского городища, с середины Х в. прослеживается аккультурация, выразившаяся в распространении некоторых форм орудий труда и других предметов, имевших общедревнерусский характер (Леонтьев, 1996. С. 187; Рябинин, 1997. С. 173). Какая-то часть мери влилась в состав жителей славянских селений в районе озер Неро и Плещеево (Леонтьев, 1996. С. 278). Археологические исследования Суздальского Ополья позволяют говорить о смешанном меряно-славянском облике материальной культуры Х в. (Макаров, 2012. С. 203; 211), что может свидетельствовать либо о совместном проживании мерян и славян в одних и тех же поселках, либо о начале процесса их аккультурации и метисации. 

Однако, представляется очевидным, что расселение славян непосредственно в тех же местностях, где проживали меряне, не могло не вызвать конкуренции за пользование природно-хозяйственными ресурсами – в первую очередь землями, необходимыми для выращивания зерновых культур. Меряне еще до древнерусской эпохи  активно занимались земледелием (Леонтьев, 1996. С. 42–43; 2012. С. 164–165; Комаров, 2005. С. 58–59; Алешинская, Кочанова, Макаров, Спиридонова, 2008. С. 38, 45– 46). По этому вероятно, что у ростово-переславской мери земли общин имели фиксированные границы в рамках общей территории (Леонтьев, 2012. С. 165)

Трудно сказать, в какой степени славяне-переселенцы претендовали на уже использовавшиеся мерянами посевные площади или свободные от леса пространства, так как хозяйственный уклад некоторых поселений Х в. характеризовался сочетанием земледелия и пушной охоты, ориентированной на продажу мехов через систему Балтийско-Волжского торгового пути (Макаров, 2008. С. 14; 2012. С. 210; Макаров, Захаров, Шполянский, 2010. С. 132–133; Недошивина, Зозуля, 2012. С. 193). Но в центре Ростово-Суздальской земли период эксплуатации пушных ресурсов был недолгим. Развитие региона проходило в условиях климатического оптимума, сделавшего возможным продвижение землепашества как весьма продуктивной отрасли хозяйства. В IX–X вв. территория осваивалась и развивалась как земледельческая область (Макаров, 2009а. С. 1077; 2012. С. 204). В этих веках там сформировалась система расселения с очень высокой плотностью и преобладанием крупных населенных пунктов или гнезд близкорасположенных поселений (Лапшин, 1985; Леонтьев, 1996. С. 278, 282–284; Макаров, 2008. С. 13; 2010. С. 293–296). 

Мерянские поселения Суздальского Ополья (VII-XI вв.)

1 - Теньки, 2 - Петрово городище, 3 - Выжегша, 5 - Малодавыдовское, 
6 - Янево, 8 - Кибол 3, 9 - Кибол 1, 10 - Кидекша, 11 - Якиманское,
12 - Горицы, 13 -  Сунгирь, 14 - Владимир, 15 - Кувелка, 16 - Курмыш, 
17 - Спасское, 18 - Кубаево-Кинобол 1.

Условные обозначения: а - селища от 1 и более га., б - городища, 
в - современные села и деревни с мерянскими названиями.

На протяжении X–XII вв., как показывают данные по Суздальскому Ополью, активное сведение лесов продолжалось, обусловив формирование здесь своеобразного открытого ландшафта (Алешинская, Кочанова, Макаров, Спиридонова, 2008. С. 39–46). О стремлении к наиболее полному освоению земельных ресурсов Ополья в условиях высокой плотности заселения свидетельствует и достаточно раннее – с    начала XII века – освоение водоразделов (Шполянский, 2008. С. 157–170). В любом случае, сама потребность «делить» земли (используемые или потенциально пригодные для ведения сельского хозяйства), которые меряне считали исконно «своими», могла стать причиной меряно-славянской межэтнической напряженности и этнической мобилизации как средства борьбы за ограниченные ресурсы в доиндустриальных обществах (Соколовский, 2012. С. 562). 

Не вызывает сомнений связь этногенеза и этничности с определенной природной средой, ландшафтами и формами их хозяйственного освоения (см.: Гумилев, 1989. С. 169–207). Известно, что этническое самосознание опирается на представления «о родной земле», на сопряженность этнических (национальных) чувств и эмоционального восприятия «родной природы» (Бромлей, 1983. С. 192; Лебедева, 1993. С. 82–101). Этнологические исследования свидетельствуют о наличии традиционных представлений о праве аборигенного населения на управление и использование своей «исконной» территории (см.: Кушнер, 1951; Аклаев, 2005. С. 85; Соколовский, 2010. С. 319–344). 

Косвенным подтверждением предполагаемого характера меряно-славянских отношений служат наблюдения над топографией селищ. В районах озер Неро и Плещеево только немногие из славянских поселков выросли на основе мерянских; надпойменные террасы в древнерусское время не заселялись совсем, а некоторые весьма удобные участки остались неосвоенными, также как и в мерянскую эпоху. 

Приведенные факты могут указывать на существование у мери определенного «земельного устроения», с которым приходилось считаться славянским переселенцам (Леонтьев, 1996. С. 281–284). Необходимо учесть, что осознание своих прав на леса, поля, реки и другие природные объекты могло иметь прямое выражение в религиозном мировоззрении мери. В пользу такого предположения свидетельствуют историко-этнографические данные о некоторых сторонах религиозно-мифологических воззрений родственных мере марийцев. Они верили, что на всех полях и земельных участках обитают покровители «старуха-старик поля» (нур кува-кугыза), «мать», «господин», «охранник межи» и др. (Марийцы, 2005. С. 220). Своеобразной формой сакрализации права родовой марийской группы на территорию обитания был культ духов – хозяев определенных территорий: водыж, вадыш и шырт, охраняющих наиболее значимые для людей места их обитания: дом с очагом, усадьбу, селение, водоемы, общинные луга и поля, земные недра (Народы Поволжья и Приуралья, 2000. С. 293).

Не исключено, что рассмотренный выше «конфликт интересов» обусловил отход какой-то части мерян в северные районы будущей Ростово-Суздальской земли. Археологические материалы фиксируют перемещение в X – начале XI вв. на территории, прилегающие к р. Шексне и Белому оз., мерянских колонистов из Волго-Клязьминского междуречья и значительный «мерянский пласт» в древнерусской культуре Белоозеро-Шекснинского региона (Башенькин, 2002. С. 75; Кудряшов, 2006. С. 130–131; Макаров, 2007б. С. 22; 2009б. С. 92–95). Это, в значительной степени, подтверждают и результаты топонимических исследований (см.: Альквист, 1997. С. 22–36; Матвеев, 1996. С. 3–23; 1998. С. 90–105).

Сарское городище. Предметы вооружения меря. 1,3,5 - наконечники ножен, 2 - навершие шлема, 4 - обломок однолезвейного меча, 6 - часть кольчуги, 7 - меч.

К рубежу Х–XI вв. наметилось своего рода противостояние между мерянским племенным центром, городищем на р. Саре и городом Ростовом, возникшим на берегу оз. Неро. Во второй половине Х в. близ городища существует неукрепленный посад, а в конце столетия его жители сооружают новый крепостной вал и ров. Мерянское укрепленное поселение фактически было городом (Леонтьев, 1996. С. 77, 80, 191–192). Однако в «конкурентной борьбе» с Ростовом оно, со временем проиграло. Ростов сформировался во второй половине Х столетия из мерянского неукрепленного поселка. Прибрежный участок, занятый ранее мерянским поселением, на протяжении XI в. интенсивно застраивается, здесь складывается характерная для древнерусских городов усадебная планировка. 

Но при этом материальная культура жителей этого города отличается своеобразием: сохраняются, и преобладают мерянская керамика, и бытовые предметы мерянского типа. По всей видимости, это свидетельствует о том, что на протяжении жизни целых поколений мерянское население Ростова сохраняло этническую самобытность в границах древнерусского города (Леонтьев, 1997. С. 211–216; Самойлович, 2003. С. 255– 256). При этом с большой долей вероятности можно полагать, что топоним «Ростов» имеет славянское происхождение (Нерознак, 1983. С. 149–151; Каретников, 2007. С. 60–69).

В письменных источниках конца XV–XVII вв. упоминаются существовавшие в Ростове Чудеский или Чютцкой конец и Чютцкая улица (Повесть о водворении христианства в Ростове, 1982. С. 130–131; Переписные книги Ростова Великого, 1887. С. 74; Каштанов, 1994. С. 77), что может свидетельствовать о проживании финно-угорского населения, не желавшего «растворятся» в «древнерусской» среде. Как известно, этноним чудь, начиная с раннего средневековья, использовался для наименования различных финноязычных народов, а в Северо-Восточной Руси мог употребляться применительно к мере (Горюнова, 1961. С. 144; Агеева, 1970, С. 195; Попов, 1973. С. 68–71). 

Вероятно, «чудское» население в Ростове, как и в некоторых других северных древнерусских городах, пользовалось определенным самоуправлением (Кирпичников, Сакса, 2002. С. 142).

Автор: А.В. Карпов. Государственный музей истории религии (г. С-Петербург), старший научный сотрудник, кандидат философских наук.

Читать 2 часть - http://merjamaa.ru/news/chast_2_finno_ugry_i_slavjane/2016-05-21-1134